Елена Асеева - К вечности

И вновь началась та самая процедура перекачивания сияния. Пред тем, ей-же-ей, сияющие венцы старших и вовсе запульсировали светом. Не только камни черного, белого, розового жемчуга на ободе Стыри, не только крупные ромбические, желтые алмазы на тончайшей, золотой нити Огня, но и лучистым серебристо-марным отливом полыхнули зримые тела, морды зверей, рептилий, земноводных и даже насекомых на широкой цепи Темряя.

Еще не более пары бхараней и медлительно сияние с кожи старших заметно по их перстам стало перемещаться, точно набухающими каплями, на кожу младших, и также степенно распространяться по ней.

Я, молча, наблюдал, как насыщенно коричневой становится кожа Стыня, красно-смуглой Круча и молочно-белой Дажбы с обязательным сиянием золотых переливов. Тот процесс длился недолго и может он, не полностью снял утомление с младших, одначе однозначно они стали выглядеть много лучше… можно даже молвить:

— Бодренько! — досказал я и узрел, как враз усмехнулись Димурги и Круч, и вельми чопорно глянули Расы и Стыря.

— Нельзя же в самом деле быть таковым сушняком, — добавил я малость спустя, углядев в братьях те самые сосредоточенные взгляды. И тихо застонал, ибо пытаясь улыбнуться, слишком сильно изогнул уста.

— Нельзя поколь так трепыхаться, — глубокомысленно отметил Огнь, и в его радужнозеленых глазах блеснула искринка смеха. Он оставался лучицей моего Отца, посему немедля и откликнулся на мою насмешку.

И тотчас на него хмуро глянули стоящие справа и слева, Темряй и Стынь, несомненно, жаждущие за меня вступиться и для того даже приоткрывшие рты.

— Уходим, время, — торопливо дыхнул своим густым басом старший из этой шестерки Стыря и с тем обернувшись в красную искру, утянул вслед за собой мелькнувшего золотой Стыня.

— Договорим в айване Дивного, — проронил Огнь, направляя ту молвь на Темряя и также резко пропал из помещения вместе с Дажбой, обернувшись в рдяные искры.

В комнате теперь остались только я, Круч и Темряй каковой вельми ошарашено поглядывал на рассыпанные подле него подпрыгивающие по глади пола махие искорки огня, оставленные ему напоследях Огнем.

— Глядите только, — отметил я не в силах без смеха смотреть на таковую обескураженность брата. — Доживите до моего перерождения со Стынем, абы у меня много задумок по созданию всяких дивных творений.

Круч и Темряй не мешкая, раскатисто засмеялись так, что вызванное той задорностью эхо завибрировало стенами помещения. А засим младший Атеф сдержав свою радость, молвил:

— Не тревожься малецык, — очевидно, он получал удовольствие оттого, что теперь мог величать тем ласкательным словом своего младшего. — На айване Дивного мы будем под присмотром старших и немедля на космической скорости войдем в чревоточину, абы переместиться в соседнюю Галактику. Чтобы дотоль как ты подал весть о своем рождении, мы были достаточно далеко от тебя и чревоточина закрыта. Впрочем, пред тем как мы удалимся с Темряем. Я, как младший из Богов должен тебя спросить, на каковом судне ты после обретения костяка жаждешь полететь к Коло Жизни? Пагода — принадлежащая Господу Першему и ведомая старшим из его сынов Господом Вежды? Зинкурат — принадлежащий Зиждителю Небо и ведомый старшим из его сынов Зиждителем Седми? Кумирня — принадлежащая Богу Асилу и ведомая старшим из его сынов Богом Велетом?

Жаль, что я не мог улыбаться…

Вернее мог, но не смел, понеже тотчас во мне отзывалась на всякое движение боль. Ведь ответ мой, безусловно, Круч знал. Сие я видел по сиянию его полных губ, по теплоте его взгляда и по особой нежности взора Темряя.

— Я полечу на пагоде принадлежащей Господу Першему, которую поведет мой дорогой старший брат Господь Вежды, — произнес я, не в силах не вложить в свой ответ теплоту, испытываемую к Димургам. И хотя поколь, до выбора на Коло Жизни, не имел права называть Першего Отцом, всю нежность вместил в величание моего брата.

— Значит, — повторил вслед за тем, как я смолк, Круч и в его широком, платиновом ободе, усыпанном белыми, розовыми крупными алмазами по окоему и во вставленных длинных переливающихся всеми цветами радуги двухслойных перепонках, покрытых сверху мельчайшими чешуйками, и волосяным покровом одновременно завибрировало сияние. — Пагода Господа Першего, ведомая старшим из его сынов Господом Вежды.

Очевидно, Круч ту информацию распространил на всех Богов и единожды на Родителя.

— Уходим, — теперь повелительно сказал Темряй, и тотчас тела обоих братьев мелькнув малыми зачатками искр, врезались вгладь стены, исчезнув.

А я остался в этом помещении один.

Один.

Я был один совсем малую толику времени, а после со мной связался Родитель. Его бархатисто-мелодичные переливы голоса, точно впитавшие бас-баритон моего Отца наполнили помещение, отчего даже легохонько запульсировали стены, вроде сотворивши дыхательно-поступательное движение.

— Милый мой малецык, — умягчено произнес Он. — Как я рад видеть тебя! Тебя моего бесценного, неповторимого, изумительного малецыка на гарбхе. Поколь еще естество не начало формирование костяка хочу поприветствовать и научить правильности поведения, от коего ноне многое зависит. По первому тот процесс будет протекать вельми медленно и не очень болезненно, постепенно, одначе, набирая мощь. Главное, чтобы ты как можно дольше сдерживал свой крик… Так, абы он впитал как можно больше твоих переживаний и эмоций и выплеснулся с особой стремительностью и силой. Это, мой дорогой, вельми, вельми важно. Возможно, — Родитель на малость прервался, а засим с особой нежностью дополнил, — хотя я в том уверен, что всю его важность ты увидишь, ибо являешься особой неповторимостью Всевышнего.

— Меня уже несколько утомила эта боль, — подумал я, конечно, не надеясь, что Родитель меня услышит.

Тем не менее, Он услышал и более беспокойно вопросил:

— Разве малецыки не подарили тебе свои силы? — данное смятение прозвучало в переплетении с негодованием.

И я, ей-же-ей, испугался за своих братьев. В тембре гласа Родителя ощущалась забота и участие в отношении меня, и какое-то ощутимое безразличие в отношении всех иных Богов.

Я это почувствовал…

А почувствовав, встрепенулся. Резко дернул конечностями и застонал, а после торопко откликнулся, понеже не хотел, чтобы на моих братьев неправедно серчали:

— Братья все, все перекачали в меня. И они не заслуживают твоего безразличия, — я сказал это, не скрывая досады.

Ибо давно! уже очень давно, скажем так с первой нашей встречи, сердился на Родителя.

— Не надобно моя драгость на меня досадовать, — благодушно откликнулся Творец всех Галактик Всевышнего, и легкая дымка голубого сияния заколыхалась в белых стенах помещения. — Все мои сыны и малецыки мне дороги. Но ты просто особый случай. Да и потом, я все время ощущаю свою вину пред тобой. Что, твоим благополучием старался проучить своего старшего любимого сына. И не сумел до конца отстоять мягкость твоего взросления пред Законом Бытия.