Пол Андерсон - Восставшие миры. Зима мира. Сломанный меч [Авт. сборник]

Рогавикьянцев невозможно привязать к дому.

Во всем остальном мире людей можно приучить к дому, это чуть ли не самое главное. Чаще всего человек появляется на свет уже настроенным на то, чтобы жить дома и вести хозяйство, это существо не только учат тому, что ради выживания оно должно работать и заботиться о своем вожде, но оно уже рождается с этим. Тех, кто поступал иначе, наказывали, пока они не поумнели, а те, кому наказание не шло впрок, гибли под давлением масс.

Вы, рогавикьянцы, хорошо сотрудничаете, поскольку вы живете небольшими тесными группами. Но если кто-нибудь из вас отказывается выполнять свою долю обязанностей, или плохо подчиняется, или угрожает вам, как вы на это реагируете? Вы просто поворачиваетесь к нему спиной. Вы, как индивид, не желаете больше иметь с ним, как с индивидом, ничего общего. Или, чаще, с нею. Еще одна ваша странная особенность заключается в том, что ваши женщины более агрессивны и предприимчивы, чем мужчины, хотя мужчины и храбры. Когда не подчинившийся вашим правилам отвергается достаточным количеством людей, он превращается в изгоя, а чаще всего, его ждет жалкая смерть.

У вас нет законов, лишь здравый смысл и кое-какие обычаи. Я уверен, что самый сильный стимул для вас — желание доставить удовольствие тому, кого вы любите. У вас нет ни судов, ни судопроизводства: приговоры вы выносите на основе взаимного согласия. Уровень вашей самодисциплины весьма высок, ровно как и уровень интеллекта, но они появились лишь в результате естественного отбора. Те, у кого их не хватает, не могут иметь потомство.

Вам совершенно необходимо свободное пространство, и эта потребность в вас так сильна, что превосходит даже желание жить. Может быть, отсюда все и идет: ваши браки, ваши ремесла, ваше чувство своей земли, вся ваша социальная структура — словом, ваши души. (И снова я употребляю рогавикьянские слова, хотя не уверен в их значении.)

Феромоны? Это слово употребляется в Киллимарейче. Так называются выделения у животных, с помощью которых они могут влиять на своих собратьев. Грубым примером этого может служить мускусный запах зверей в период размножения. По мнению наших натуралистов, муравьи и пчелы трудятся вместе за счет именно феромонов. Например, они указывают путь к тому месту, где находится пища. Кто знает, может, нечто подобное существует и у людей?

Может быть, рогавикьянцы выдыхают некое вещество, которое в определенной концентрации вызывает беспокойство. Понимаешь, вы просто не можете этим дышать; а может, вы не переносите запах человека в сочетании с ним. И чем больше людей скапливается на вашей территории, тем неуютнее становится вся ваша жизнь».

Дония задумчиво покивала головой.

«Как и почему все это происходит, никто не знает. Но вот мое мнение: когда наступал ледник, поначалу всего остро не хватало, пока природа не приспособилась к изменившимся условиям и не наступило новое изобилие. Тем временем те люди, которые не хотели жить большими тесными стадами, сумели лучше приспособиться к жизни на равнинах, чем те, кто жил там раньше.

Может быть, эти предполагаемые феромоны являются продуктом химических реакций, происходящих в теле, и могут оказывать еще более странное воздействие. Я не думаю, Дония, дорогая, что ты когда-нибудь об этом задумывалась, но ты, да и почти все женщины вашей породы являются мечтой любого мужчины-чужестранца начиная с периода его полового созревания. Кто еще может доставлять радость такому количеству мужчин, наслаждаться каждым из них и при этом не испытывать болезненного принуждения, не попадать в зависимость, а оставаться активной во всех сферах жизни? Я могу точно сказать тебе, что такое удается лишь очень немногим женщинам-чужестранкам, а, скорее всего, ни одной из них.

Но одно лишь это не может служить оправданием того, как вы обращаетесь с нашими мужчинами. Я понимаю, что вам ничего от них не нужно. Несмотря на все это, на ваше высокомерие, даже бессердечие, ветреность, несмотря на все это, как невинны ваши рогавикьянские женщины! Вы предупреждаете нас. Неужели это самое вещество проникает в нас и оказывает такое воздействие, а мы устроены так, что у нас нет никакого противоядия? Ведь вы не опасны для своих мужчин, верно?

Именно поэтому вы никогда не влюблялись в нас так, как мы в вас — и как, может быть, вы влюбляетесь в своих мужчин. Здесь я использовал свой родной язык».

Дония отдыхала под солнцем, около ручья. Ветер усилился и растрепал ее волосы. Из-под коряги выскользнула щука — речной волк.

«Ну вот, любимая моя, я и подошел к концу. „Наконец-то“, наверное, думаешь ты. Но видишь ли, если не считать всех этих моих размышлений, которые когда-нибудь смогут тебе пригодиться, у меня нет для тебя никакого подарка. Но сначала я должен объяснить тебе ход моих мыслей, а уж потом я смогу сказать тебе, к чему они меня привели, хотя все это довольно просто. Может быть, я прав, может быть, ошибаюсь, но вот что я думаю.

Повсюду на земле люди — домашние животные.

Лишь рогавикьянцы — животные дикие, единственные за все время существования мира.

Я не знаю, плохо это или хорошо. Может быть за вами будущее, а может, вы обречены, а может, и мы и вы проживем бок о бок еще миллионы лет. Не будем думать о конце.

Близится утро, я смертельно устал, но я хочу отдать это письмо в руки человеку, который сегодня отправляется на север, хотя сезон путешествий уже миновал. Но у меня нет больше ничего, что могло бы сделать тебя осторожнее. У меня есть лишь тяжелое осознание того, что ты и я, Дония, не можем быть мужем и женой точно так же, как не могут быть супругами соколица и морской лев. Ты говорила мне об этом в прерии, а потом среди снегов, у реки. А сейчас я попытался объяснить тебе, почему это так.

Прощай навсегда, моя любимая соколица.

Твой Джоссерек».

Уже наступил полдень, когда она, наконец, улыбнулась — ее улыбка была мягче, чем он когда-нибудь видел. Она поднялась одним движением, постояла над ручьем, потом разорвала его письмо на мелкие клочки и долго смотрела, как их уносит ветром.

— Я донесу твои мысли до моего народа, — сказала она вполголоса, — если верить твоим словам, ты хочешь такой же свободы, как наша.

Она оделась, села на лошадь и поехала домой, в Аулхонт.

Под конец лета Господня 1081 Сигват, сын Тордара, путешествовал по Готландии с миссией, доверенной ему норвежским королем Олафом. Большинство готландцев по-прежнему чтили древних богов, и в одной одиноко стоящей усадьбе Сигвата и его друзей не пустили на постой, потому что готовились к алферблоту или пиру. В те времена мужчина, получивший хорошее воспитание, в любое время дня и ночи умел сложить песню. Сигват был скальдом, и сказал он: