Пол Андерсон - Восставшие миры. Зима мира. Сломанный меч [Авт. сборник]

Понимаешь, при помощи наших переговорных устройств, представитель Киллимарейча в дипломатической миссии в Рагиде может существенно влиять на обстановку. Престолу не остается иного выхода, как съесть гнилое яблоко и подписать договор, который в значительной степени отражает интересы Ичинга.

Арванет признается независимым государством и его независимость гарантируется обеими великими державами. Ни одна из них не будет вводить туда свои вооруженные отряды, а будут поддерживать с ним только торговые связи. Время покажет, кто станет истинными правителями города, — Империя, которая ведет захватническую политику по всему побережью Гальф, или же приморцы, которые развивают торговлю и основывают колонии в Харрикейнском море. Я же считаю, что править не будут ни те, ни другие: в Арванете появилось собственное правительство. Старый порядок восстановлен, а этот порядок пережил многие другие.

Что же касается северян, то торговля с ними будет немедленно возобновлена. И вас оставят в покое».

Дония перечитала этот отрывок дважды, долго думала, потом вернулась к письму.

«Будет больно, если это окажется не так. Даже сейчас все прошедшее жжет, словно свежая рана. Но уже сейчас все не так плохо, как было раньше, а должно стать еще лучше.

Ты помнишь, как перед прощанием мы стояли рука в руке на берегу Югулара и сквозь медленно падающий снег смотрели, как успокаивается лед вокруг Горн Нез? Такое же чувство у меня и сегодня. Я смею надеяться, что скоро наступит потепление, и воды потекут свободно и привольно. Тебя ожидает целый мир чудес и приключений, которые ты не могла видеть даже в самых причудливых снах».

Она нахмурилась, тряхнула головой, начала было перечитывать, но потом вздрогнула и стала читать дальше.

«Кажется, теперь я знаю, что ты из себя представляешь, и это помогает мне понять, что же такое я сам.

Помнишь тот день, когда ты вернулась с охоты в Сандр Кэттл, и мы вместе ушли гулять в прерию? Ты сказала, что никогда не было и не может быть такого, чтобы женщина Рогавики делила свою жизнь с чужестранцем. Неожиданно я понял, что это не предрассудок, не замшелая традиция, не искусственный барьер, а сама правда.

С тех пор я жил этой мыслью, изучал ее, пытался отвергнуть, как нереальную, а потом открыл глаза и увидел, что все вокруг меня наполнено этой идеей. Наконец я собрался с духом и начал разрабатывать ее, насколько это возможно. Я не первый чужестранец на этой территории — едва ли, после стольких-то столетий; кое-что я узнал из книг и разговоров со сведущими людьми (не называя твоего имени!). Возможно, я оказался первым, кто пришел к этой мысли, зная кое-что об эволюции и рассматривая жизнь именно с этой точки зрения.

Ты проявляла живой интерес, когда мы разговаривали о том, что киты и дельфины являются двоюродными братьями и принадлежат к одному роду животных, когда-то возвратившихся с суши в море, в то время как тюлени и моржи принадлежат к другому роду, а пингвины и вовсе птицы и тоже живут в воде, хотя пресмыкающиеся предки птиц и млекопитающих должны были вымереть много лет назад. Ты так этим интересовалась, что я уверен — это осталось в твоей памяти, хотя ты могла забыть многое другое из того, о чем пишу».

Дония кивнула. Она скользнула взглядом по пескарям в речке, стрекозам, лягушке, ящерице, по своей лошади, пробежала рукой по своему телу.

«Человек — тоже животное. Легко увидеть, что у него и у обезьяны общий предок и что он до сих пор эволюционирует в разных условиях жизни по всему миру. Иначе зачем ему так много лиц и цветов кожи?

Но все эти различия проникают в нашу плоть неглубоко, не глубже, чем у разных пород собачьего племени. Подобно волку, койоту и собаке, народы разных рас могут давать потомство, и это потомство в свою очередь способно к размножению. Их можно воспитать согласно любому образу жизни и мысли.

Человеческий образ… Расы пользуются одними и теми же абсолютами, которые существуют, вероятно, так же давно, как мозг или палец.

Но это не относится к вам, рогавикьянцам.

Я не могу точно сказать, что произошло на равнинах Андалина после наступления ледника. Я предполагаю, что случайно возникли какие-то новые силы, сопротивляющиеся среде, и их обладатели приспособились лучше остальных, благодаря то ли удаче, то ли собственному упорству. Они эволюционировали, пока не превратились в абсолютно новых людей.

Вы сами не поняли своей уникальности, поскольку, как и все прочие, принимали себя, как нечто разумеющееся. Теперь я верю твоим рассказам, будто у рогавикьянок и чужестранцев редко бывают общие дети, а если и бывают, то бесплодные. Раньше я думал, что это лишь предлог, чтобы избавляться от нежеланных детей, но дело, конечно, не в этом. Вы, как и все прочие, скрываете истинные мотивы даже от самих себя, так что, похоже, моя догадка верна. Посуди сама.

В любом другом месте, повсюду, человек — это коллективное, стадное животное; назови как хочешь. Общества типа моего, где каждому индивиду предоставляется широкая свобода, встречаются редко, а понятие свободы и само восприятие ее человеком определяются самим обществом.

Я неизбежно употребляю неверные выражения. Для тебя „общество“ — это всего лишь „класс чужестранцев“. Ты знаешь какие они разные, скажем в Арванете, Рагиде, Диких лесах или к западу от гор Мункастл. Но про себя, молча, ты допускаешь, что люди сами решают, какой образ жизни им вести. „Свобода“ для тебя заключается в том, что ты можешь отдавать другим излишки рыбы, пойманной в запруде, или что-нибудь еще в этом роде. Если я скажу тебе, что это право, за которое люди сражались и умирали, ты лишь дико посмотришь на меня. Под словом „индивид“ я не имею ввиду „уникальную личность“… но я, кажется, выражаюсь совсем уж непонятно.

Вероятно, мне не удастся объяснить тебе, насколько странно то, что вам, рогавикьянцам, удалось создать высокоразвитую и непростую культуру, которая в то же время является исключительно охотничьей. Вам никогда не быть ни фермерами, ни крепостными крестьянами, вам никогда не знать ни королей, ни императоров.

Лучше я попытаюсь вас описать с точки зрения стороннего наблюдателя. Рогавикьянец, будь то мужчина или женщина, по своей природе — и от рождения — эмоционально независим, если не считать случаев, когда они ловят случайно забредшего на их территорию нарушителя, — его обычно убивают, ибо не знают, что еще с ним делать, — они не чувствуют необходимости принуждать других к чему-либо ни силой, ни другими методами, типа тех, которые они используют со своими домашними животными. Точно так же они не испытывают ни малейшего желания, осознанного или неосознанного, чтобы ими руководили. Если не говорить о животных, я сомневаюсь, способны ли они вообще командовать или подчиняться.