Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

Впрочем, в те минуты я о рифмах не думал. Я смотрел, как эта немыслимо талантливая юная женщина склоняется к микрофону, бьет по струнам и поет. И представлял себе недели, которые нас ожидали.

Мы засиделись в клубе за выпивкой часов до двух, потом вышли в прохладную ночь. Бродячий контингент Бауэри в основном уже перестал горланить в темноте и устроился на ночь в подъездах, однако по Второй авеню еще прогуливалась парочка многообещающих девиц. Как и при всяком нашем возвращении домой, Аня держала меня под руку. Мы свернули на Седьмую улицу. Я не чувствовал бетонных плит под ногами, не видел ни пожарных гидрантов, ни чугунных скоб на бордюрном камне. Ключ повернулся в дверном замке, мы поднялись, слегка запыхавшиеся, на четвертый этаж. По пути к дому мы почти не разговаривали. Она просто держала меня под руку. А что тут еще скажешь?

– Хочешь выпить, Фредди? Шотландского?

– Давай.

Аня наполнила две стопки, подала одну мне. Виски ни я, ни она не любили. Мы чокнулись, выпили. Я опустил стопку на квадратный столик со следами Аниного завтрака. Положил руки ей на плечи.

– Ты была хороша, – сказал я.

– Я была о’кей. А ты был просто блеск.

Она потянулась ко мне, поцеловала в губы. Меня словно током пробило сквозь позвоночник. Мы поцеловались еще раз, дыхание Ани участилось.

Спустя минуту она сказала:

– Подожди. Я тебя позову.

И ушла в свою комнату, а я слушал, как она задергивает шторы, чиркает спичками, зажигая свечи. Полоска электрического света под дверью погасла.

– Иди сюда, – сказала Аня.

Она уже разделась, побросала одежду на кресло. Я же оставался в полном облачении. Аня подошла, я обнял ее, она снова поцеловала меня. Мои ладони ощутили мягкость ее кожи – на спине, на бедрах.

– Аня.

Ее язык заставил меня умолкнуть. Через минуту она спросила:

– Вы раздеваться не собираетесь, мистер?

– Конечно.

Руки у меня дрожали; Аня захлопнула дверь спальни.

– Поверить не могу, что мы…

– Я знаю, Фредди, знаю. Просто обними меня. Крепче сомкни объятия!

Я засмеялся, но внутренне поморщился.

Она же, приблизив губы к моему уху, прижавшись ко мне всем телом, прошептала:

– А теперь просто воткни мне, мой прекрасный, прекрасный мужчина.

– Попроси как воспитанные люди.

– Пожалуйста, Фредди. Пожалуйста, воткни мне. По-моему, тебе понравится. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Через несколько дней мы летели в Лос-Анджелес. Аня сидела у иллюминатора, смотрела вниз на желтоватые полосы полей штата Миссури, а может быть, и Канзаса. Мою ладонь она удерживала у себя на коленях, другая ее рука помешивала пластиковой палочкой водку с тоником.

– Слушай, – сказал я, – это не Девилс-Лейк?

– Слишком много домов. В любом случае, Девилс-Лейк севернее.

– Знаю. Просто дразнюсь.

– Ну так не дразнись.

Она склонилась ко мне, целомудренно поцеловала в губы, и меня тут же как током пробило, пришлось отдернуть голову.

– Ладно, – произнес я, откашлявшись, – давай составим окончательный список песен.

– Сколько их должно быть?

– Я бы записал штук двенадцать. Может, компания сократит до десяти. Думаю, мы получим минут по двадцать на каждую сторону. Если не меньше – все-таки первая запись.

– Надо добавить две такие, которые мы после выкинем?

– Ну да. Если, конечно, они не упрутся, что это суперхиты.

– Думаю, такое нам не грозит.

К тому времени мы уже решили, что в альбом наверняка войдут «Дженевив», «Джулия в судилище снов», «Ты в следующий раз», «Сумеешь взлететь» и «Крепче». Это все на первой стороне. Оставалось около пятнадцати других композиций, и выбрать из них было непросто. Ане хотелось сохранить «Город в резервации» и «Ах, сведи меня с ума», но я считал, что причины для этого у нее скорее личные, чем музыкальные. Первая напоминала ей о том, как она, восемнадцатилетняя, впервые попала в Чикаго, а вторая – о наших недавних чудесных вечерах в Нью-Йорке. На мой взгляд, у нее было несколько песен посильнее, однако я решил подождать, посмотреть, как все сложится в студии.

Мы перелетали Скалистые горы, Аня спала, положив голову мне на плечо. Как только она отключилась, я подумал о Лори, оставшейся на другом конце страны. Представил себе ее горы, Катскиллы, погоду там – наверное, уже похолодало. Надо будет позвонить ей из отеля. Странно, я вспоминал о Лори, лишь когда Аня засыпала. А когда открывала глаза, я жил внутри них и ничего другого для меня не существовало. Где-то над пустыней я тоже начал клевать носом, и разбудила меня стюардесса, попросившая пристегнуться перед посадкой.

В аэропорту мы взяли такси. Я чувствовал то же, что чувствую всякий раз, как попадаю в этот странный город и еду по бульвару Сепульведа. Какое здесь все испанское, какое приземистое, какое раскидистое по сравнению с Нью-Йорком. Другой континент. Должно быть, построить здесь город было не менее трудно, – пожалуй, труднее, у поселенцев и воды-то не было. Америка всегда внушает мне благоговейный трепет перед тем, чего сумели достичь предыдущие поколения. Да, теперь тут обдолбанные наркоманы на всех улицах – но ведь когда-то сюда пришли сильные люди и все правильно сделали.

Отель «Звезда Пасадены» располагался на одном из самых грязных отрезков бульвара Сансет. Стойка портье была побитой и потертой. На ней стоял тяжелый дисковый телефон, медленный вентилятор под потолком шевелил листья росшей в горшке пальмы.

Сам же портье здорово смахивал на занемогшего Сэмми Дэвиса-младшего [35].

– У вас два номера, – сказал он, протянув нам пару ключей с тяжелыми металлическими брелоками. – Двести семьдесят четвертый, в фасадной части, премьер-класса, с видом на Голливуд. И двести восемьдесят девятый, это сзади, окна выходят в наш японский садик. В каждом мини-бар. Номера оплачены, – кроме дополнительных услуг.

– Далеко они друг от друга? – спросила Аня.

– Нет, мэм. Дверь в дверь через коридор.

– Поесть здесь можно?

– Ресторана у нас нет, мэм, но в вашем номере лежит сэндвич-меню. Могу прислать вам что-нибудь из него. А в двести семьдесят четвертом есть мини-кухня на случай, если вы захотите что-то приготовить.

– А продукты тут продают где-нибудь?

– Боюсь, до магазина вам на такси ехать придется. Я попрошу коридорного заняться вашим багажом, а сам выясню поточнее.

Коридорный, здоровяк, напомнивший мне Сэма Кука [36], попытался отобрать у Ани гитару, но получил приказ не трогать ее. Три другие гитары были отправлены прямиком в студию, а эта летела с нами как ручная кладь.

Мы втроем втиснулись в лифт. По тому, как Аня отвернулась к стене, я понял: она едва сдерживает смех.

Номера оказались обшарпанными, с мебелью 50-х. Выкрошившийся цемент в ванной 274-го, «фасадного», наводил на мысль о тараканах. Кондиционер отсутствовал, а стоило открыть окно, как меня тотчас оглушил рев транспорта с Сансет. Номер 289-й с видом на японский садик (двор, в котором траву заменили мелким гравием) выходил на север и был темным, но куда более тихим.