Иван Быков - Бюро Вечных Услуг

– Нестор Иванович? – спросил Индрин почти удивленно, а потом воскликнул радостно:

– Нестор Иванович! Вот радость! Я просил у этих… Мне же нужно делиться… Не думал, что уважат… Что уважите. – Глеб Сигурдович волновался, сбивался, был искренне рад, с удовольствием познакомился с Зоенькой. Нестор Иванович представил девушку как свою лаборантку, что приятно поразило доцента («Лаборанты у школьных словесников? Какие замечательные пережитки шестидесятых!»). Никаких вопросов по поводу странного вида неожиданных гостей задано не было – Глеб Сигурдович учился привыкать к новым реалиям нового для него мира.

– Я всего-то тут день, даже меньше, – жаловался Индрин своему нечаянному другу, – а вот истосковался. Разбудили ночью, за дверями – шум, удары. Какие-то звуки, похожие на выстрелы, но какие, скажите, выстрелы в подъезде пятиэтажки? Привезли с эскортом, как важную персону. Объяснили, что в целях безопасности. Ничего я не понимаю, сижу тут в одиночестве, в неизвестности. С ума схожу тихо и незаметно. И вроде делом занят, но давят эти стены. И на улице никого – ни людей, ни собак, ни кошек. Постапокалиптическое царство какое-то. По телевидению какие-то программы странные – нет знакомых телеведущих, чужие лица в новостях, незнакомые актеры в фильмах. Ночь бессонная. Хорошо, что тут много вина и книг. И ноутбук забрал – с основными файлами. И документы. В чем был, в том и приехал. Правда, тут было – я переоделся.

Нестор понял, что было необычным в облике доцента: Глеб Сигурдович был облачен в отглаженные брюки и розовую рубаху – все, как из химчистки. Местный дежурный набор? Или обеспечили запас под конкретного обитателя?

Накрывать было решено в кухне. Гостиная обязывала пафосом кожаных кресел и углового дивана к неспешной светскости бесед. Ее преимущество – большой телевизионный экран – нивелировалось отсутствием знакомых передач и значимых новостей. Решено было вести разговоры живые и мудрые, на заданную тему, с неизбежным лидирующим соло доцента Индрина. Для такого формата кухонный стол на две пары подходил идеально: здесь был и трепетный интим, и возможность играть дистанцией, и сокровенные аллюзии, уводящие в эпоху кухонных философий.

– Мы, Нестор Иванович, – бронтозавры с Вами, – говорил доцент Индрин после второго бокала вина. – Мы «беседа праздных стариков», как метко заметил Дионисий, имея в виду школу Платона. Правда, там речь еще шла о невежественных юнцах. А юнцы нынче, особенно невежественные, больше интересуются политикой, чем вопросами мироздания.

– У нас есть Зоенька, – с улыбкой заметил Нестор. – И она весьма интересуется вопросами мироздания. И совершенно не интересуется политикой. И пусть ее никак нельзя назвать юнцом…

– С Вашей стороны, Нестор Иванович, крайняя степень жестокости – заявиться в гости к холостому другу с прекрасной леди, да еще представить ее мне в таком пикантном виде, – пожурил Глеб Сигурдович.

Оказывается, даже в творческом брожении по неведомым и незримым мирам доцент Индрин уловил периферийным зрением Зоенькину наготу и сохранил это бодрое воспоминание в сундуке памяти. Сохранил на будущие времена для личного пользования.

Зоенька впервые находилась в непосредственной близости от обычного человека, не наделенного Наговой сущностью. Не каждая змейка в Раджасе могла похвастать таким удивительным приключением. Зоенька сияла ярче обычного. Она не присела ни на минуту – порхала за спинами мужчин, подливала вино, подрезала овощи, сыры да колбасы из холодильника, приносила-убирала тарелки и столовые приборы. Комплимент Индрина пробудил в змейке самые светлые начала. В благодарность Зоенька уронила вилку, позволила доценту заглянуть за ворот голубой рубашки и в течение минуты наблюдать колебания розовых сосков. Разобравшись с вилкой, Зоенька выпрямилась и лучезарно улыбнулась Глебу Сигурдовичу.

– Когда говорят мужчины, – скромно призналась девушка, – меня одолевают приступы жесточайшей акаталепсии. Я воздерживаюсь от всякого утверждения. Увольте – в разговорах по вопросам мироздания я участия принять не смогу.

Несколько секунд доцент Индрин молча ловил воздух, потом выдохнул и воскликнул:

– Что за женщина! Чудо, а не женщина! Клад! Где те места благословенные, что дарят нам таких фей?

– Глубоко, – ответил Нестор за свою подручную, – очень глубоко. Но поверьте, Глеб Сигурдович, не нужны Вам эти глубины. С Вашими-то способностями к обобщению обширных массивов информации, с талантом нестандартных умозаключений, с умением видеть суть, делать неординарные и при этом верные выводы… Нам с нашими глубинами в скором времени будет не дотянуться до Ваших высот.

Доцент Индрин комплимент принял благосклонно. С этого момента он практически не спускал томящегося взора с собственной голубой рубашки на манящем женском теле.

– Демографы, – говорил Индрин, – называют нас «Поколение Х», «Поколение 13». Совершенно невозможное сочетание вечного недовольства – этакая перманентная революция в душе – и радикального политического равнодушия. Нам все не нравится и при этом нам все равно. Вдобавок полный крах академического образования после развала страны обусловил интеллектуальный «провал сорокалетних». Мы сами не понимаем, что нам не нравится и почему нам все равно.

– Ну, мы-то чуть моложе, – улыбнулся Нестор.

– Ненадолго, Нестор Иванович, – совершенно серьезно ответил Глеб Сигурдович, – это ненадолго. Плюс пять, минус пять – не имеет значения. Что там каких-то пять лет, когда нас ждут века средневековья? Тем более страшные, что в науке, искусстве этот культурный провал будет выглядеть безудержным ростом.

– Так уже было в Средние века, – согласился Нестор. – Мрак религиозных догматов скрыл альтернативные пути, но обусловил развитие тематического искусства и схоластической философии. А крестовые походы неоднократно переносили границы между Западом и Востоком, что привело к замысловатым культурным переплетениям.

– Именно! – заявил Индирин. – Только мрак теперь наползает не религиозный – это частность, – а экономический, потребительский. Искусство уже давно с радостью откликнулось на новый призыв. Знаете же выражение «пухнуть от голода»? Вот мы и будем, мы уже начали пухнуть только не от голода физического, а от голода духовного. Нас будут потчевать тоннами информации, как селезня-муларда для фуа-гра, через насильственно вставленные в мозг лейки. Наш разум будет обрастать жиром, бесполезным, многокалорийным жиром бестолковой информации. И наиболее ценными членами общества будут признаны именно они – больные циррозом мозга, признаны за свои ни с чем несравнимые, качественно иные «вкусовые» качества своего главного мускула.