Дмитрий Градинар - Настоящая фантастика – 2016 (сборник)

– Ошибка воспитателей, – выпалил огненный.

– Чего-о? – протянул Пантелей, сжимая кулаки. – Сашка в интернате, чо ль, живет?

– Не совсем по…

– Да все ты понял, папаша!

– А вы понимаете, чем ее вторжение грозит вашему времени?! – сорвался огненный. – Мы едва стабилизировали Городок в допустимом временном промежутке! А если бы вас бросило на миллионы лет? И было бы у вас тут Сарматское море!

– Переживем! – профессор неожиданно выскочил из-за спины Бабыленко и спрятался.

Огненный смолк. Пантелей понимал его замешательство, как понимал без слов Несмеяну.

– Я ее забираю, – решительно произнес папаша.

– Ей решать, – угрюмо ответил сапожник, чувствуя, как из сердца выдирают что-то дорогое, родное.

– Александра, домой, – сиятельный позвал так, как все родители испокон веков звали.

Бабыленко отступил. Девочка, боясь смотреть ему в глаза, шагнула к отцу.

– Я попрощаюсь, – тихонько попросила.

– Да, конечно. Мы пока стабилизируем поток, – а сам не сдвинулся с места, как и двое его спутников.

– Пантелей, я…

– Не, – отступил тот. – Если решила – иди. Прям щас иди.

Последняя ниточка лопнула, словно шилом в сердце.

Меж тем комната приобрела привычные очертания: исчезла хрустальная люстра, камин затянулся камнем и штукатуркой, которая тут же постарела и облупилась. Видать, поток стабилизировался окончательно.

– Александра? – окликнул дочь сиятельный папа.

– Мне пора, – прошептала девочка.

– Угу, – филином откликнулся сапожник Пантелей Бабыленко.

Огненный поднял дочь на руки, свет усилился и рассыпался искрами, будто звездопад. Пантелей сел на пол:

– Вот и все.

– Хорошая девочка, – эхом отозвался профессор.

Сапожник принялся ладонью растирать шею – ком в горле давил, не давая вздохнуть.

– Не трави душу, профессор.

– Прости, Пантелей.

Семионыч взглянул на доску и вдруг прочел:

– Вот ты филолог, – кисло улыбнулся сапожник. – Чьи стихи-то?

– Мои, – пожал плечами профессор. – Сегодня само сложилось. – Он снял очки – бледный нескладный старик, – молодость «стабилизировалась» с потоком времени.

– А ведь могли и объяснить кой-чего, – сапожник оглянулся, будто впервые попал в эту комнату. – Ваше сиятельство.

Словно на зов, в комнате вновь появился огненный. Сел по-турецки напротив Пантелея, чуть наклонился к нему, и сквозь сияние проступили черты лица.

– Господи! – профессор плюхнулся на диван.

– Спасибо тебе, – улыбнулся папаша сапожнику.

– Слышь, Семионыч, – прошептал обалдевший Пантелей, когда гость окончательно исчез. – Это шо ж получается, Семионыч? Так, выходит… Сашка – она… Ёжики-карёжики!

– Бог мой, ребенок! Создать временной коллапс, чтобы увидеть прадедушку?

– Не глупи, па.

– Излагай. И прекрати разбирать аппарат! Я еще не совсем понял аналоговую схему.

– Как скажешь…

– Я жду.

– Какие вы все-таки глупые, взрослые.

– Что?

– Нам просто не хватает родительского внимания. Неужели это трудно понять?

– И для этого следовало строить аппарат, создавать… Как ее?

– Катавасию.

– Глупое слово и неуместное…

– Я больше не буду. К тому же хватило одного раза.

– М-м-м. И?

– Дед Пантелей увидел тебя и меня, и теперь он является измененным квантом во времени.

– Слава богу, обошлось без перемен…

– Да. Если не считать, что родители Кольку забрали домой. И Славкины вернулись. И… А вот и мама!

(тексты участников и гостей фестиваля)

Страж порядка второй статьи Несс службой своей гордился. А новым, месячной давности, назначением – и подавно. Не каждому начальство доверит регулировать движение на перекрестке Манежной и Ипподромной. Не каждому занятие такой сложности по плечу. Необходима сообразительность, хладнокровие и расторопность. Последними двумя качествами Несс обладал в полной мере. С сообразительностью дела обстояли хуже. Да и откуда ей взяться, сообразительности, если с младых копыт в строю. Зато надежности, прилежания и усердия у стража второй статьи было хоть отбавляй.

Нежаркое весеннее солнце уже взошло. С реки, от общественных водопоев, злыми порывами прошивал Манежную северный ветер. Мундир надежно защищал от него торс, но под попону задувало изрядно, так что Несс то и дело ежился от холода. Впрочем, его это устраивало: лучше немного померзнуть, когда дует с севера, чем морщиться от навозного смрада, который частенько налетал с востока, от очистных.

Движение на перекрестке с каждой минутой становилось все более интенсивным. По центральной, скоростной полосе галопом шли к университетским корпусам табунчики молодняка, щебенка брызгами летела из-под копыт. Несс невольно загляделся на аккуратных, ухоженных, затянутых в приталенные блузы и кокетливые попонки таврочек. На пегих и каурых шатенок, вороных и буланых брюнеток, соловых и чалых блондинок. Перевел взгляд на вторую от центра полосу. По ней наметом спешил на службу народ постарше и поосновательнее. Почтальоны, лавочники, фуражиры, посыльные, газетчики, конторские и биржевые клерки.

– Доброй росы, шевалье Несс, – поздоровался на ходу Хирон, владелец заведения на Эскадронной, где стражи порядка собирались вечерами распить чекушку-другую, прежде чем скакать по домам.

– Воистину доброй, почтенный шевалье.

Несс приосанился и величаво кивнул, будто не его, хватившего лишку, Хирон третьего дня лично отпаивал соевым рассолом. И не его водил потом на задворки, где в неопрятном деннике ждала ледащая потасканная тавра, которой было все равно с кем.

Воспоминание было не из приятных – страж порядка виновато потупился. Если узнает Деянира, ему несдобровать. Элементарные вещи Деянира умела объяснять с небывалой доходчивостью – лягалась она, как никто на свете. Конский темперамент следует расходовать на законную половину, а не осеменять кого ни попадя. Кто не согласен, того копытом по крупу, ногтями по ряшке и вон из семейного денника.

Усилием воли Несс оборвал невеселые размышления и вернулся к непосредственным обязанностям. По третьей от центра полосе неспешно рысили обыватели, которым на службу было уже или еще не нужно. Отставные офицеры, пенсионеры из штатских, стойлохозяйки, стайки лоботрясов-школяров. И, наконец, на крайней, наружной полосе движение было совсем вялым. Понуро тащились дряхлые кены. Опасливо семенили жеребые тавры. Едва переставлял задние ноги похмельный городской забулдыга в компании попрошайки-нишего.