Виталий Владимиров - Колония

Глава десятая

Но просто отпустить родная земля не могла.

Наши паспорта с таможенными декларациями надолго задержались на столе перед женщиной в серой форме. Ее лицо с непроницаемыми светло-голубыми глазами слегка подсвечивалось белым холодом монитора, по которому медленно двигалась картинка содержимого нашего багажа.

Пропустила все молча, без замечаний. Пункт за пунктом прошлась по декларации, перевела глаза на Алену и внимательно рассмотрела, словно обыскивала, ее уши, шею, руки.

Изрекла наконец:

- Стоимость ваших украшений - кольца, серьги, кулон, цепочка - превышает разрешенную.

Я тоже уставился на Ленкины фамильные драгоценности. Фамильные не в ироническом, а в прямом смысле этого слова: кроме обручального, на другой руке золотое колечко с изумрудиком - дар бабушки, переходящий из поколения в поколение Борисовых, сережки с маленькими бриллиантиками - подарок моей матери и мой презент ей к свадьбе - медальон на цепочке.

- Извините, но нас пригласили перед отъездом на собеседование, - попытался я объясниться, - и там многие интересовались, что разрешается провозить и именно из ювелирных изделий.

Товарищ инструктор твердо сказал нам, что все эти вещи в пределах допустимого.

- Понятия не имею, где это вам такое сказали, не знаю, кто такой этот ваш инструктор и откуда он, у нас свои правила - золото и драгоценности на сумму не больше пятисот рублей, а у нее явно больше, видно же.

- Хорошо, давайте я повешу медальон себе на шею и впишу его в свою декларацию, - предложил я.

Таможенница криво усмехнулась.

- Не позорься!

Такой гневной я не видел Елену очень давно. Пунцовая, с блестящими глазами, с каким же нескрываемым презрением моя всегда ласковая, всегда добрая Аленушка отчитывала таможенницу:

- Разве ты не видишь, кто перед тобой стоит? Это же кукла, а не женщина! Мои талисманы от бед, они берегут и меня, и моих родных от несчастий! И потом, как же я на людях-то появлюсь голая? Э-э, да что ей объяснять!

Казалось, что гул огромного зала, набитого людьми и чемоданами, притих, прорезанный напряженным голосом Лены. Может быть потому, что звучала в нем высокая, завораживающая нота большой обиды и праведного гнева.

Правильно говорят опытные люди - не ходи на таможне к бабе. Для них пустой звук даже простая очевидность - не на неделю, не на месяц едем, неужели станем, как стадо совтуристов, торговать на местном рынке всем, чем ни попадя, лишь бы выгадать валютные гроши.

И, как всегда в подобных ситуациях, - полная беззащитность и слепота выезжающего. Пятнадцать лет, раз-два в году проходил эту процедуру - ни разу не видел советского списка товаров, что можно, что нельзя. Ну, повесь у входа в аэропорт, напиши аршинными буквами - вот это нельзя! - и все будут знать, что если уж тащат что-то, то нарушают. Таможеннику глубоко безразлично, что ты уже опаздываешь на самолет, что чемодан разворочен и требует упаковки, а никаких подручных средств нет. Это тебе не Япония, где вскрытый досмотренный багаж сами и упаковывают.

Лена решительно дошла до стеклянной загородки, за которой маячили наши, трясущимися руками долго не могла расстегнуть замочек на одной из сережек, наконец-то вынула их из ушей, сунула с каким-то наставлением Юльке и, ни на кого не глядя, вернулась мимо стола таможенницы. Та, тоже ни на кого не глядя, тиснула штампики в декларации и подвинула в мою сторону паспорта.

Молодой пограничник в зеленой фуражке внимательно сравнил мою фотографию в паспорте с оригиналом, поставил свой штамп, щелкнул замок и я переступил границу СССР.

Большой, уходящий ввысь, мягко освещенный зал в прозрачных притемненного стекла перегородках, мелодичный перезвон и приветливый голос, объявляющий по-русски и по-английски о прилете и отлете самолетов в Лондон и Гавану, в Токио и Нью-Йорк, в Дели и Стокгольм. Свободные, яркие, как праздник, валютные магазины - хочешь виски, джин, бренди, сигареты, хочешь часы, магнитофон, фотоаппарат - что хочешь?

Заграница.

Вот и мы заграницей. Конечно, пока - что толку для нас в этом изобилии - в кармане только аттестат, но ведь когда-нибудь...

Дернулся самолет, вырулил, грузно покачиваясь, на старт, остановился, словно присел перед прыжком в черное небо.

Взревели турбины, капли растаявшего снега на иллюминаторах, словно слезы прощания, вытянулись наискосок в дрожащие струйки, сорвались назад - и правильно, пора высушить слезы, надо быть ровным, спокойным, уверенным в себе, доброжелательным, в то же время постоянно начеку, знать цену своего слова.

Как они.

Мы летим в страну пусть развивающегося, но уже вовсю гниющего капитализма, и самое время спрятать подальше замашки и обычаи цветущего социализма.

Алена, разгоряченная схваткой на таможне, пришла в себя только, когда мы взлетели. И то хорошо - она панически боится летать, ей все грезится, что мы вот-вот свалимся в многокилометровую яму под крылом. В этом есть что-то от первобытного суеверного ужаса - разве может летать что-то, кроме птицы?

- Неужели ты не понимаешь, что под нами пропасть? - вцепляется она обеими руками в мой локоть.

Пропасть, не пропасть, я отношусь к полетам философски - чему быть, того не миновать, но вложить здравый мужской смысл в женскую головку мне не под силу.

Журналисты, дипломаты, внешторговцы в силу своей профессии летают чаще других - риск для них неизбежен. Симпатичная женщина из "Интуриста", с которой я работал на выставке в Буэнос-Айресе, в первом же своем полете попала в аварию. Самолет упал в океан, хорошо хоть неподалеку от побережья, и она с другими пассажирами в ярко-оранжевых жилетах "купалась", пока их не подобрали. А если бы это стряслось не на экваторе, а в Северной Атлантике? Позже ей предложили работать с регионом стран Латинской Америки, а в тот же Буэнос-Айрес, Байрес, как его везде зовут, двадцать пять часов чистого лету, посадки и взлеты в Москве, Франкфурте-на-Майне, Лиссабоне, Гаване, Лиме, Байресе. Это в один конец. Не отказалась. Двум авариям, как двум смертям, не бывать, так она говорила, лихо откидывая волну светлых волос, первая седина в которых появилась, когда небо в иллюминаторе стало дыбом и самолет, натужно воя, падал в вогнутую чашу океана.

Торгпред в Алжире, добродушно попыхивая пластмассовой трубочкой, в которую была вставлена сигарета, рассказал мне историю пострашнее:

- Было это в октябре, как раз жара пошла на убыль. Получаю телеграмму - встречайте жену и дочь, рейс такой-то. Сел я в свой "мерседес" и в аэропорт. Сижу в зале для "ви-ай-пи", или "вери импортант персонс", для очень важных персон, значит, пью пепси-колу с виски, у меня всегда с собой фляжка в заднем кармане. Подходит представитель Аэрофлота Леша Смирнов, очень бледный почему-то, самолет, говорит, задерживается, но по глазам вижу, что что-то недоговаривает. Я ему строго: я тебе кто, второе дипломатическое лицо в стране или хрен собачий? А ну, докладывай, все равно узнаю. Катастрофа, говорит, разбились ваши. Я стал, как покойник. Сомнамбула. Молча вернулся в торгпредство, никому ничего не говорю, ни на что не отвечаю. Будто обухом по голове меня двинули. Так и просидел в кабинете, сколько - не помню. И вдруг, как с того света, входит жена, за ней дочка, папа, папа, что же ты нас не встретил, а мы на самолет опоздали, вот ужас, пришлось следующим лететь... После этого я еще три дня молчал, не мог прийти в себя. Только пепси с виски и помогли...