До двадцати трех, поднялся проводник, на ходу складывая свою черную сумку. - Разрешите, Евгения, пригласить вас на ужин? - расправил грудь Лосин. - Разрешаю с удовольствием, - милостиво согласилась она. С удовольствием дороже, усмехнулся про себя Лосин. Дорожное приключение, ах, ах, ах. Завтра он в части расскажет... Хмелику. Нет, не Хмелику, но обязательно в его присутствии. Евгения уже прихорашивалась перед зеркальцем пудреницы, изъятой из маленькой сумочки. - Готово, - щелкнула она крышечкой. Звонко щелкнула, словно дала старт какому-то новому забегу в будущее. Без оглядки в прошлое. В темном, грохочущем, пронизанным холодным ветром переходе между вагонами впереди идущий Лосин подал руку Евгении и она уже больше ее не отпускала - так они и шли длинными, вздрагивающими на стыках рельсов коридорами, взявшись за руки, как в молдавском танце, и впрямь почти пританцовывая в ритме раскачивающегося на рессорах поезда, уже набравшего полный ход. В вагоне-ресторане было полупусто. Они сели напротив друг друга у окна, Лосин пробежал глазами листок со скудным перечнем дежурных блюд и заказал официантке: - Все меню сверху донизу два раза, бутылку сухого и пару "Нарзана". - За что же первый тост? - спросила Евгения, когда стол был сервирован. Лосин хотел было произнести банальное, избитое, но беспроигрышное в устах офицера "За прекрасных дам!", однако что-то остановило его и он сказал совсем другое: - За встречу. За нашу встречу. - Судьба, - задумчиво согласилась Евгения. - От нее, родимой, никуда не денешься, как ни крутись, как ни вертись... Это вы хорошо сказали - про встречу. Иная встреча может жизнь перевернуть... Жизнь многих, а не только чью-то одну... За встречу! Вино оказалось очень терпким, оно толчками, в такт вагонной качке заполняло рот. Поставив бокал на стол, Лосин встретился глазами с Евгенией и ощутил, что то, что он назвал про себя дорожным приключением, может, действительно, стать реальностью. Евгения тоже, как ему показалось, поняла это, лукаво усмехнулась, легко пожала плечами, тряхнула головой, как бы освобождаясь от наваждения, и принялась с аппетитом есть. Лосин наблюдал за ней, как она смаковала еду, постанывая от удовольствия с набитым ртом, запивала то вином, то нарзаном - все это с веселой, заразительной энергией человека, которому доставляет истинное удовольствие со смаком есть, жадно пить, сладко любить... которому доставляет истинное удовольствие жить. Лосин и сам почувствовал голод, железнодорожный бифштекс показался ему шедевром гастрономии. - А вы лично верите в судьбу? - с неожиданным интересом спросила Евгения, когда они заканчивали трапезу. - Судьба - это что-то детерминированное, что-то заданное на всю жизнь, - подумав, ответил Лосин. - Неизбежное, что сам изменить не можешь. Как ни крутись, как ни вертись, говоря вашими словами. Верно я вас понял? - Неизбежная, - подтвердила Евгения. - В такую судьбу я не верю. Но Лосину невольно подумалось, что родился он в городе Бейске, а не в каком-нибудь другом, в послевоенные голодные годы, учился в ФЗУ и, не будь в городе летного училища и аэроклуба, вряд ли бы сейчас на нем был мундир капитана авиации и не сидел бы он рядом с красивой женщиной по имени Евгения в вагоне-ресторане, несущем их во времени и пространстве к предначертанному кем-то, но неизвестному им концу. Конечно, существовала во всем этом своя, естественная закономерность: не было в Бейске мальчишки, который не мечтал бы стать летчиком, курсанты училища всегда были завидными женихами для местных невест, ко всему прочему был еще немалый материальный резон - сапоги, гимнастерка, галифе и пилотка, короче, весь гардероб за казенный кошт плюс регулярное питание и, наконец, жалованье. Аттестат, который при некотором воздержании и самоограничении можно было и не трогать. Чтобы быть готовым к поворотам судьбы. В которую не веришь... - Для нас, кто между небом и землей, важней приметы, - продолжил он. - Профессия такая, связана с риском. Иногда от смерти, от гибели отделяют мгновения, миллиметры, доли градуса угла, а потом, уже на земле понимаешь, чего ты избежал и как избежал повезло, еще как повезло, словно кто-то отвел беду, и начинаешь верить, что случилось бы она непременно, если бы встретил когонибудь перед полетом с пустыми ведрами. - Все верно, летаем мы или ползаем... - вздохнула Евгения. Лосин, еще когда приглашал Евгению на ужин, еще когда они шли по вагонам, словно пританцовывая, когда сели за стол напротив друг друга, неотвязно и тупо соображал, о чем же он должен вести беседу с Евгенией, боялся показаться неинтересным, но сейчас ощутил, что может ей рассказать даже то, в чем никому никогда не признался бы. - Недавно, точнее три недели назад, во время полетов в турбину моего самолета попала птица. Такое бывает. Случается. Двигатель заглох, машина стала падать. Штопор. Понимаете? - Это чем бутылки открывают, - озорно улыбнулась Евгения. - Я серьезно, - сказал Лосин таким тоном, что улыбка на лице Евгении погасла. Она поняла, что мысленно Лосин находится не здесь, не рядом, а там, в небе, в кресле пилота и земля кружится против часовой стрелки, приближаясь и разрастаясь виток за витком, круг за кругом. Лосин рассказывал, помогая себе руками, правая ладонь его превратилась в самолет, она вращалась, кружилась, теряла высоту: - Штопор - это падение по спирали. С ускорением. На тренажере, еще в летном училище, десятки раз отрабатывали эту ситуацию. Штопор. Но тут случилось странное... Я видел, я понимал, я даже знал, что должен что-то сделать. И не мог. Навалилась тяжелая апатия, безразличие и к себе, и к машине. Только круговорот падения и легкая мгновенная смерть в конце, не успеешь ничего почувствовать, может, увидишь последнюю яркую вспышку - и все, черная вечность... Лосин говорил, говорил правду, он в самом деле пытался сейчас, в разговоре с незнакомым человеком, вспомнить и разобраться в том, что же с ним произошло, но при этом, незаметно для себя, еще и играл, вдохновенно импровизировал придуманную им самим роль трагически опасную и рассчитанную на благоговейно-изумленный восторг единственного зрителя. Однако реакция Евгении была иной: - Боюсь, что я тоже попала в штопор... Все так кружится, кружится... Пойдемте-ка лучше домой... Домой?.. От ее оговорки Лосин почувствовал себя так, как всегда чувствовал после полета при первом касании, первом толчке колесами о бетон посадочной полосы. Домой... Завтра он вернется часть, войдет через контрольно-пропускной пункт в военный городок, где показарменному чисто и где в одинаковом строе одинаково крашеных домов есть и его квартира, а сейчас его дом, дом его и Евгении купе на колесах, ночной мираж, дорожное приключение... Они прежним порядком, взявшись за руки, вернулись в свой вагон.
Читать дальше
