Ирина Ванка - Секториум

— Я такой ерундой занимаюсь с каждой новой группой студентов, — заявила она. — Скажу точно, по сигирийской методике даже негра-альбиноса среди них выявить невозможно. Хочешь, покажу тест, от которого зажмурятся все «поселенцы»?

— Не надо, — ответила я и зажмурилась заранее.

— Сиги так же разбираются в человеческой психике, как я в их летательных аппаратах. А Мишкин… Что Мишкин? Если вникнуть во все его поведенческие аномалии, можно на докторскую накопать.

В доказательство к сказанному, Алена насовала мне кипу брошюр по психологии, которые я читала в дополнение к некорректным тезисам космогенетики. Эти книжки хороши были уже тем, что их можно было читать и в модуле, и наверху, и в транспорте, и стоя в очередях. В конце концов, читая подряд все правды и вымыслы о человечестве, написанные людьми и сторонними наблюдателями, я поняла, что эта цивилизация меня интересует. Возможно, более чем все прочие явления космоса. Еще год назад мне казалось, что я знаю о человечестве все и, если нам удастся решить проблему Критического Коридора, последний том будет поставлен на полку. Сейчас я стала понимать сигирийцев, которые примчались сюда наблюдать, и не считают, что заняты рутинной работой.

В моей жизни многое изменилось. Появились племянники. Мне дважды повысили зарплату. Один раз в связи с инфляцией, другой — по причине радения на работе. Новые подруги смотрели на меня странно: я не принимала участия в вечеринках, не стремилась повысить свои социальный статус или обустроить быт посудомоечной машиной. В моем доме вечерами не горел свет. Со стороны могло сложиться впечатление, что я как робот, отработав смену, укладываюсь в футляр. Миша сделал систему под кодовым названием «цветомузыка», которая автоматически включала лампы в верхнем доме, если наступала темнота, переключала их, рисовала на шторах тени и вырубала свет после одиннадцати. Теперь дом жил без меня. Снаружи висели скрытые камеры наблюдения, которые информировали меня о приближении гостей, выводили картинку на телевизор. Просмотр вечерних телепрограмм, чаще, чем рекламой, прерывался сериалом «В мире животных»: вот крадется соседский кот вдоль моего забора, вот ворона села на перила крыльца, а вот собака наделала на калитку. Я попросила Мишу отрегулировать сенсоры на человека. С того дня мой забор «метили» только доги и сенбернары.

— Ты не видишь разницы между животным и человеком? — спросила я Мишу.

— Там, где я работаю, — ответил он, — нет ни людей, ни животных.

— Все-таки, будешь регулировать сенсоры еще раз, поинтересуйся особенностями биотипов. Это гораздо интереснее железа.

— Что ты понимаешь в железе, женщина? — ворчал он, и лез разбирать антенну. — Что ты вообще понимаешь в жизни? Она интересует тебя, как шахматная партия, но ты не хочешь быть фигурой на доске. Впрочем, двигать фигуры ты тоже не хочешь. Для этого ты слишком ленива.

— Кто-то же должен наблюдать партию со стороны.

— Вот, вот! — соглашался Миша. — Высшая форма интеллектуального онанизма.

«Двигать фигуры» мне действительно не хотелось. Семен Семеныч утверждал, что это последствие психического стресса и рекомендовал Веге выждать время. Вега и не стремился меня эксплуатировать, даже не приглашал в офис, предпочитал являться ко мне на работу. У себя на родине он копировал записи свободных волонтеров, некогда наблюдавших человечество. И, так как душа волонтера, по его мнению, была чересчур поэтической, то и вольных фантазий в мемуарах следовало ожидать выше нормы. Он отзывал меня к подоконнику в фойе читального зала, раскладывал прозрачные пластины со столбиками текста и ждал разъяснений. Только тогда я чувствовала свою значимость в жизненном процессе, к которому испытывала столь сильный исследовательский интерес.

«Что за мужик к тебе ходит? — спрашивали библиотекарши. — У тебя с ним роман? Он женатый?»

— Имейте в виду, — предупредила я шефа, — наши дамы интересуются… Могут проверить личность в бюро пропусков.

— У меня Мишин пропуск, — объяснил Вега.

Это означало, что о его личности каждый может фантазировать в соответствии со своими запросами. Он же, сохраняя инкогнито, продолжил подсовывать мне тексты, не обязывая являться в контору. А вместе с тестами подсовывал зарплату, принципиально отличающуюся от зарплаты библиотекаря; и шурупы тоже подсовывал, потому что вкручивание шурупов всегда оставалось почетной обязанностью секторианина. Последний шуруп был завернут мною в курилке женского туалета. На него сразу повесили зеркало, в котором коллектив давно испытывал нужду, и я день потратила, чтобы заставить технарей вернуться за пульт и вычислить новый ракурс. Миша с Адамом героически уклонялись, шеф делал вид, что не разбирается в технике, Индер как всегда был занят. Я вспомнила Алену, свой первый день в офисе, первое впечатление от работы, и то, какой нереальной она казалось вначале.

Зеркало, к счастью, украли. Может быть, моя карьера сложилась бы иначе, если бы не глупая ссора с Юстином, если бы не мой скверный характер. И, надо же, теперь, когда я приблизилась к цели, о которой в тот год боялась мечтать, мои перспективы вернулись к тому, с чего начались: прожить жизнь среди книжных полок.

— Не боись, — успокаивал Миша, — скоро человечество выйдет в сеть, завалишься работой. Будешь самым незаменимым экспертом Галактики. Только учи инглиш.

— В нашу сеть? — удивлялась я.

— Вот еще! У человечества своя сеть, у нас своя. Про интернет слыхала?

— И что мне там делать?

— Как, что? Сортировать информэйшн на две кучи: «тру-о-булщит».

— В нашей сети или в человеческой?

— Ты только не спроси об этом шефа! И, я тебя умоляю, занимайся инглишем. До русских сайтов нам как до Луны на самокате, а «переводчик» в конторе глючный. Кстати, — вспомнил Миша, — отладка «переводчиков» — твоя прямая работа.

— Моя работа в Хартии.

— В объятиях Птицелова, — издевался Миша. — Даже слов таких не произноси. Забудь обо всем, что дальше Останкинской телебашни. Благодари бога, что твои дружки сюда не явились.

При упоминании о Птицелове мне становилось грустно. В Секториуме к этой проблеме было своеобразное отношение: каждый понимал суть происходящего по-своему, каждый стремился утешить, пока Алена не запретила произносить при мне слово «птица» со всеми производными формами. Ее табу никто преодолеть не посмел, только от сочувствующих взглядов легче не стало. Миша выждал момент и преподнес мне павлинье перо, которое Адам украл в зоопарке. Решил проверить, зарыдаю я или нет. Мне стало смешно. Я представила, что с ним сделает Алена, когда узнает, но жаловаться не стала. За пером последовала открытка с голубями и плакат с цыплятами в корзинке. Я знала, что готовится зонд на Марс, что Миша получил задание, что с «Марсиона» он меня не достанет, потому что Лунная База ограничила связь. Вблизи населенных планет пришельцы не болтали лишнего, чтобы не светиться. Я верила, что меня оставят в покое. Только в последние дни весны передо мной особенно часто возникал образ мускулистого гуманоида, облаченного в тканый плащ. Образ всплывал и подолгу находился рядом, как навязчивая идея. Миша исчез, но образ Птицелова не поблек, Миша вернулся с обломками зонда, но образ ярче не стал. Он жил независимо от моих переживаний; я то и дело оглядывалась по сторонам, а когда становилось тревожно, звонила шефу и спрашивала, не появлялся ли на нашем звездном небе посторонний объект?