Игорь Забелин - Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

- Кажется, я ухитрился разорвать бумагу, - сказал он.

- Сложно, но выход из положения можно найти, - улыбнулся я, подавая Брагинцеву лист чистой плотной бумаги.

- Кстати, где же Петя? - оглядывая рабочий кабинет, спросил Березкин, словно только теперь заметивший, что нет нашего глубокоуважаемого философа.

- Петя твердо решил найти клад, - почему-то грустно усмехнулся Брагинцев. - И поэтому он отправился на вокзал брать билет на Тбилиси. В Тбилиси он нанесет визит Месхишвили, дабы выпытать у того все о Хачапуридзе...

- Хачапуридзе! Много мы о нем сегодня узнали! А ваш ученик целеустремленный юноша, - думая уже о чем-то своем, равнодушно сказал Березкин.

Когда Брагинцев ушел, я спросил Березкина, заметил ли он инвентарный номер на вазе.

Березкин, хотя он и был погружен в свои раздумья, тотчас откликнулся:

- Конечно. МС-316/98. Должен тебе признаться, что ваза меня заинтересовала. Не нравится мне история, которая с ней произошла,

- Мне тоже не нравится. Да и торговый дом Хачапуридзе почему-то не вызывает почтения.

Березкин подошел к хроноскопу, постоял перед ним, но потом решительно заявил:

- Прибором займусь завтра. На свежую голову. Сегодня не могу.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

в которой Березкин проводит в мое отсутствие тщательную проверку хроноскопа и убеждается в его исправности; некоторые контрольные сеансы хроноскопии, как выяснилось, заслуживают того, чтобы о них было специально рассказано.

На следующий день Березкин, с обычной его прямотой, сказал мне по телефону, что мое присутствие в институте вовсе не обязательно.

- Пока я сам во всем не разберусь, ты мне только мешать будешь, - заявил он. - Кстати, я же знаю, что у тебя накопилось множество всяких дел.

Незавершенных дел действительно накопилось много, и я решил воспользоваться вынужденной паузой в расследовании. Хроноскопия невольно "теснила" некоторые иные мои интересы и симпатии, но отнюдь не сводила их к нулю. Систематичность в работе, выработанная с годами, позволяла мне продолжать литературную деятельность, писать статьи и книги по теории естествознания; лишь от длительных экспедиционных поездок пришлось отказаться (их заменили частые выезды с хроноскопом).

Короче говоря, у меня имелись основания ценить выпадающие на мою долю свободные дни и недели. Теперь же, благо работоспособность моя восстановилась, я надеялся провести их в высшей степени плодотворно.

Отключив телефон и запершись на несколько дней дома, я дописал статью для "Известий Всесоюзного географического общества", набросал несколько заметок для популярных изданий, прочитал корректуру своей книги, а затем отбыл в Ленинград, где отлично поработал в библиотеке Географического общества.

Вернувшись в Москву, я узнал, что Березкин уже несколько раз звонил и просил заехать к нему безотлагательно.

Я застал своего друга в настроении, которое не назвал бы безоблачным. Он сам признался в этом и добавил:

- Ничего не могу тебе объяснить. То ли немножко устал, то ли неопределенность раздражает. Да, скорее всего неопределенность. Такое ощущение, что забрались мы далеко, а толку - на грош. И кажется, что не выпутаться нам из всех этих историй. Я говорил тебе, что ваза меня заинтересовала. Но можно ли из нее еще что-нибудь выжать? Я не уверен. Если не появятся дополнительные материалы для хроноскопии - считай, что время потрачено зря.

Я знал, что моему другу подчас свойственны приступы пессимизма. Но обычно случалось так, что один из нас сдавал в тот момент, когда другой, как говорится, находился на подъеме. Поскольку я занимался совершенно иными делами, то раздумья о неудачах хроноскопии отнюдь не вымотали меня. Наоборот, я привез из Ленинграда изрядный запас бодрости, а как вести себя с захандрившим Березкиным, мне было отлично известно.

- Удалось тебе исправить хроноскоп? - спросил я.

- И тут ерунда какая-то, - сказал Березкин. - Провозился с хроноскопом несколько дней и убедился, что он в полной исправности.

- А пробовал ставить те же самые вопросы?

- Конечно. Вдоволь налюбовался и на Зальцмана, и на Черкешина.

- В таком порядке они и появились - сначала Зальцман, за ним - Черкешин?

- Случалось и наоборот. А какое это имеет значение? Я задумался - интуиция подсказывала мне, что даже такой мелочью не следует пренебрегать.

- Покажи-ка мне контрольные сеансы хроноскопии, - попросил я.

- А! Контрольные! - улыбнулся Березкин. - Знаешь, что я совершенно случайно открыл?

Березкин выдержал торжественную паузу и сказал:

- Рука об руку с золотым человеком стоял - кто бы ты думал? - черный человек! Аф-ри-ка-нец!

- Не может быть, - тихо сказал я, пораженный неожиданным сообщением. Или... Или это нечто фантастическое. Ты уверен, что не ошибаешься?

- Да что с тобой? - удивился Березкин. - Что ты так разволновался? Ничего же сложного, и ошибка практически исключается. На золотой руке сохранились следы черни или потемневшего от времени серебра, и заключение хроноскопа вполне логично.

- Но тогда летит твой пресловутый религиозный мотив и все запутывается еще больше! Березкин ждал разъяснений.

- Как ты не поймешь! Будь статуэтки новыми, в них можно было бы заподозрить любую агитку - и религиозную, и политическую. Вообще - плакатный мотив, имеющий в разных странах разное значение. Но в коние шестнадцатого столетия у европейцев не было в центральных районах Черной Африки ни колоний, ни религиозных миссий!

- Так, - сказал Березкин.

- Те же мореплаватели-полупираты, что захватывали островки или устья рек на африканском побережье, заботились прежде всего о работорговле. Какие уж там сплетенные руки! Вся политика сводилась к грабежам и обманам.

- И Венеция тут ни при чем, - дополняя меня, - сказал Березкин. Во-первых, венецианцы в основном ориентировались на Восток. А во-вторых, какому пирату пришла бы в голову мысль заказать в Венеции нечто подобное нашим статуэткам?! Ну и загвоздка!

Березкин несколько раз пробежался по кабинету и остановился передо мной.

- Знаешь, теперь я убежден, что за белой и черной статуэтками скрываются люди высокого ума и высокой души... Ты должен написать Мамаду Диопу, и написать, не откладывая.

- Написать несложно, но о чем?

- О том самом! О том, что в конце шестнадцатого столетия от Венеции к Дженне протянулась незримая нить взаимного уважения и доверия! Ее протянули друг другу два человека, в чем-то очень близких, хотя мы еще не знаем, в чем именно!

Березкин говорил с несвойственной ему темпераментностью, но закончил совсем по-деловому;

- Видишь ли, мое предположение - пусть не окончательно доказанное, - сузит для Мамаду Диопа сферу поисков, а сие, как ты понимаешь, немаловажно... А теперь - смотри!