Игорь Забелин - Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

Я смущенно смотрел себе под ноги, и Евгений сжалился надо мной.

- Надеюсь, вы не будете распространяться о скульптурах в своих сочинениях? - смягчаясь, спросил он и, уловив краем глаза мой робкий кивок, зашагал дальше но пружинящей тине с запутавшимися в ней белыми скелетами раков.

Километрах в двух от лагеря розово-голубой уступ - чинк - почти вплотную подступал к морю. Мы шли вдоль уреза воды, обходя высохшие трупы тюленей и распугивая водяных ужей; над нами кружились стрижи и ласточки, но я больше смотрел на песок со следами ночных обитателей и почему-то думал, что восточный орнамент и даже буквы арабского алфавита художникам подсказали причудливые следы животных, поутру еще не тронутые ветром.

Евгений, молча шагавший впереди, наконец остановился и сел на обломок мергеля, скатившийся с чинка. Другие, более крупные обломки лежали в море, и в узких проливах между ними качались рыжие водоросли. Евгений сбросил полукеды и опустил распарившиеся ноги в холодную воду. Я последовал его примеру.

- Вообще-то вы слыхали про эрсари? - спросил Евгений и, не дожидаясь ответа, сказал: - Это одно из туркменских племен, населявших Мангышлак до семнадцатого века.

- И вы нашли их следы?

- Следы их искать не надо. Это не ваши фантастические антаркты, саркастически заметил Евгений, намекая на мой очерк "Найти и не сдаваться". Эрсари - историческая реальность, зафиксированная в документах. Тут все точно. Загадка - скульптуры. Как-никак, а вероисповедание эрсари - ислам суннитского толка. Ни и скульптура, ни живопись не поощрялись этой религией. Более чем не поощрялись.

Из воды, казалось из самых глубин моря, выплыл коричневато-зеленый водяной уж с таким же коричневато-зеленым бычком в пасти. Уж плыл прямо к нам, и я подумал, что было бы совсем неплохо, если бы всяческие человеческие тайны вот так, совершенно неожиданно кто-то приносил к нашим ногам. Я пристально следил за ужом, который, изящно извиваясь, стремился к нам, пытаясь преодолеть неширокую и несильную полосу прибоя, и желал ему успеха... Но нахлынувшая волна вдруг смыла ужа с его бычком-тайной, и он исчез в рыжих водорослях.

Тогда я лег на песок, стирая с него таинственные ночные иероглифы, и стал следить за ласточками и стрижами, выписывающими на плотном полотне неба еще более замысловатые письмена... Я не мог прочитать их. И может быть, впервые после того, как мы с Березкиным занялись хроноскопией, я радовался, что письмена недоступны мне, что не надо их расшифровывать и достаточно просто чувствовать спиною сухое и доброе тепло песка и просто следить за крылатыми мастерами, колдующими в поднебесье.

- Вы обещали нигде не упоминать про искусство эрсари, - напомнил Евгений, когда мы вернулись в лагерь, и я искренне подтвердил свою готовность молчать до гробовой доски.

Вечером геологи решили "лучить" кефаль - бить ее острогами при свете факелов, - и чисто практические заботы поглотили все лагерные, и мои в том числе, интересы. Специалисты по такому лову доказывали, что для факелов требуется асбест, пропитанный соляркой, а в экспедиции не нашлось ни того, ни другого. Тогда специалисты решили заменить асбест тряпками, а солярку - смесью машинного масла с бензином и переругались из-за пропорций... Я в спор не вмешивался и меланхолично размышлял о вреде излишних знаний и излишней специализации, а когда высокие договаривающиеся стороны все-таки пришли к соглашению, я отдал в распоряжение "рыбоколов" свои кеды и остался на берегу, устроившись на вьючном ящике рядом с Евгением.

Над черной водой факел пылал оранжево-красным огнем и, пока он был близко, от него бежала к берегу рыжая дорожка; потом факел втянул в себя дорожку, отгородившись от берега черной полосой, и раздвоился: один факел светил теперь сверху, а другой снизу, из воды, и трудно было сразу разобрать, какой из них настоящий.

- Все-таки я покажу вам штуку, которую никому не показывал, - неожиданно сказал Евгений.

Он зажег фонарь и осветил свою ладонь.

- Смотрите.

На ладони лежала небольшая фигурка с собачьей головой. Я так и сказал:

- Собака.

- Шакал, - поправил Евгений. - Туркмены считали, что к шакалам переходят грехи людей и потому шакалы плачут по ночам...

Поэтому я сначала решил, что нашел талисман. Но потом... Знаете вы, что такое таб?

- Нет.

- Это прообраз современных шашек, игра древних египтян. Фигурами служили головы шакалов.

- Ничего не понимаю.

- Я нашел несколько шакальих фигурок на Каратау. И еще обнаружил там, на скале, написанное арабской вязью имя - Кара-Сердар. Любопытно, что оно заключено в картуш, в овал. Так писали свои имена фараоны Древнего Египта.

- Но вы говорите, что эрсари жили на Мангышлаке в средние века...

- Вот именно. Кстати, Кара-Сердар в переводе "черный военачальник".

Евгений подбросил на ладони голову шакала, ловко поймал в темноте и сказал:

- Пошел спать.

Я остался на берегу, следил за раздвоившимся факелом, и мысли мои крутились вокруг каменных скульптур, шакалов, картушей, кара-сердаров, но потом сосредоточились на кефали: очень уж мне хотелось, чтобы она благополучно удрала от наших "рыбоколов".

Глава вторая,

в которой рассказывается о нашем переезде к подножию Каратау и о моем знакомстве с необычными формами рельефа или загадочными скульптурами

Ночью я проснулся от назойливой мысли, даже какого-то внутреннего шума: в сонном мозгу, как морская галька, скрипело-перекатывалось слово "кара"... Каратау, Кара-Сердар... Нетрудно было догадаться, что прозвище военачальника прямо связано с его владениями - Черными горами, и я почему-то упорно размышлял об этом обстоятельстве, а не о гораздо более важном событии открытии искусства народа эрсари... Уже снова засыпая, я подумал, что среди скульптур есть, наверное, и портрет Кара-Сердара.

Не берусь объяснить, почему у меня возникла такая мысль; утром я сообразил, что не знаю даже, имел ли Кара-Сердар отношение к эрсари.

Евгения мой вопрос рассердил.

- Что он вам дался? - спросил он. - Не интересовался я Кара-Сердаром и не собираюсь интересоваться. Скорее всего он принадлежал к этому племени, но не он же создавал скульптуры!

- Вы правы, конечно, - согласился я, но все-таки запомнил Кара-Сердара и даже отвел ему в своей памяти особую "полочку": тут уж я ничего не мог с собой поделать.

Но постепенно мысли об искусстве эрсари вытеснили все прочие. Не рискуя досаждать Евгению, я размышлял о загадочной каменной "культуре" Мазма, обнаруженной перуанцем Русо в южноамериканских Андах, об антарктической культуре, открытой Морисом Вийоном и Щербатовым, - размышлял обо всем этом и откровенно завидовал Евгению.

Конечно, Каратау не Антарктида и не Анды. Но до последнего времени, пока не нашли на Мангышлаке промышленные запасы нефти, внутренние районы полуострова посещались экспедициями нечасто, а искусствоведы туда вообще не наведывались.