Геннадий Гор - Скиталец Ларвеф. Повести

— Чудесно провел время, — ответил, улыбаясь, Арид. — Но что скажет жена, когда узнает, что ее муж превратился в муравья?

— Вы уже не муравей. Вы логик Арид, представитель вида дильнеец-разумный.

— Вы твердо в этом уверены? А я нет. Во мне что-то еще осталось муравьиное. Во всяком случае, к событиям моей жизни прибавился еще один не совсем обычный факт. Дома на письменном столе у меня лежит вопросник, оставленный журналистом, сотрудником видеомузыкальной станции. Вечером мне придется отвечать на вопросы его анкеты, перечислять наиболее значительные события своей биографии. Кем я был по окончании факультета математической логики? Чем занимаюсь сейчас? Представляю, как удивится журналист, когда узнает, что в числе всего прочего я успел побывать муравьем, настоящим муравьем, видящим мир, как видят его крошечные собратья, В течение часа я воспринимал эту комнату чуть ли не как равнину. Беспокойство овладело мною. Я чувствовал себя затерянным среди огромных незнакомых предметов. У обыкновенного муравья все же есть кое-какой опыт. Я оказался муравьем без опыта. «Где я?»-спрашивал я себя. Но самое странное случилось с временем.

Мгновения непостижимо растянулись. Я смотрел на время словно через увеличительное стекло.

— Ну, а ваша логика? — спросила Эроя.

— Она превратилась в муравьиную логику. Мне хотелось скорее в муравейник.

Пространство пугало меня… Но довольно об этом. Все уже позади…

— У вас это позади, — сказал Эрон-старший, — у меня и позади и впереди. Я столько раз пользовался своими аппаратами, чтобы познать иное время и иное пространство, что иногда мне кажется, что я живу одновременно в разных мирах. Хотите попасть в пчелиный улей, дорогой Арид?

— Хочу. Очень хочу. Но, пожалуй, не сегодня. Превратиться в пчелу-это превратиться из целого в часть. Ведь пчелиный рой — это сверхорганизм. Не правда ли?

— Да, это сейчас ни у кого уже не вызывает сомнения. Пчела как индивид не в состоянии жить без других пчел. Она часть не только пчелиного общества, но и пчелиного организма. Для логики это, пожалуй, загадка. Отдельность пчелы как организма, в сущности, фикция. Она связана с пчелиным ульем. Как орган, ну, как ваши рука или нога. Нога или рука часть вашего организма, не правда ли?

— Но моя рука или нога не ходит отдельно от меня и не выдает себя за логика Арида, они с самого начала примирились с тем, что они часть того целого, которое принято называть Аридом.

— А почему вы думаете, что пчела протестует против того, что она часть сверхорганизма?

— Я этого не думаю. Я не настолько дильнеецентричен, чтобы наделять пчелу своей собственной психологией. Действительно, это пример парадоксального единства части и целого. Парадоксальность в том, что часть имеет форму целого, отдельного организма. Явление обманывает. Сущность отдельной пчелы — быть органом, частью сверхорганизма, то есть пчелиного роя. У низших организмов это не редкость, какие-нибудь губки заставляют гадать о различиях части и целого. Но пчелы стоят на верху эволюционной лестницы.

Это сложно устроенные живые существа. И поэтому ум профана, а в энтомологии я профан, теряется перед причудливостью этого факта.

— Не поверю, чтобы растерялся ваш ум, Арид, — сказала Эроя, — Но что вас привело в лабораторию моего отца? Не думаю, что только бескорыстный интерес к энтомологии.

— Ну вот видите. Я так и знал. Вы не верите в мое бескорыстие. Мир насекомых меня очень интересует. Муравей и пчела заранее знают все, что им нужно знать, чтобы жить в том мире, который открывают им их чувства. Им не дано перейти черту, которую провела сама природа. Дильнеец, делая первый шаг, уже выходит за черту. Он учится. Его детство и юность занимают половину его жизни. И, становясь стариком, он все еще продолжает учиться.

Но что такое ум гения? Для логика это загадка. Гений умеет учиться, как никто. Его умственный аппарат-это Вселенная в миниатюре. Гений-это тоже сверхорганизм, но не в физическом смысле, а в интеллектуальном. Он сверхорганизм не в пространстве, а во времени. Представьте себе рой пчел.

Пчелы разлетелись в разные стороны собирать нектар для меда. Но все равно каждая из них часть одного целого. Частности гениального ума собирают нектар во времени, одни из них в прошлом с его опытом, уходящим корнями в далекие поколения, другие в будущем, которое они стараются предугадать.

Корни гения одновременно позади и впереди. У гения есть нечто общее с пчелиным роем…

— Я не совсем понимаю вашу мысль, хотя кое-что угадываю, — сказала Эроя.

— Каждый ум-создание истории, общества. Но, пытаясь создать искусственного логика, вы отрицаете историзм. Машина лишена истории, она всегда только здесь, за ее бездушной спиной нет времени, нет истории, нет прошлого. А раз нет прошлого, то нет и будущего. Ее настоящее освобождено от всякого процесса.

Арид рассмеялся.

— «Бездушной спиной»? Неплохо сказано. Мы создадим существо гениальное.

Сверхорганизм. А будет ли у него спина? Не знаю. Мозг у него будет. За это ручаюсь. Но не довольно ли на сегодня о сверхорганизме. Тем более что мой собственный организм, все мои клетки проголодались… Эроя, я хочу есть и пить. А вы?

— Я тоже. Отец, веди нас в столовую.

Я лежал на верхней полке, смотрел в окно вагона и думал. Постепенно, не спеша, исподволь бегущий поезд возвращал мне все, что отобрала у меня тайга. Потерянный мир, наполненный домами, дорогами, дворами, полями и человеческими лицами, в которых множество и единство сливались в чудесную и бесконечно заманчивую игру, потерянный мир возвращался. Я вглядывался в каждое лицо, ища в нем полноты бытия и еще чего-то сильного и необъяснимого, чего мне недоставало в таежных просторах и о чем смутно тосковало сердце. Не сразу и не вдруг я понял, и даже не понял, а угадал, что мир, оставленный мною весной, изменился, и это было уже непоправимо.

Нечто неожиданное и уже необратимое прикоснулось к истории, ко всем вместе и к каждому в отдельности. С особой остротой я почувствовал это, когда увидел в руках у соседа, лежавшего на нижней полке, книгу, от одного названия которой у меня заколотилось сердце и зашумело в ушах.

Я смотрел на соседа с изумлением, словно он мне снился, фантом, врезанный в будничный мир, впаянный в тесноту и духоту бегущего на запад и слегка покачивающегося вагона. Книга, которую он держал в руках, превращала даже реальность вагона, с его теснотой, запахом мыла и одеколона, в тревожное сновидение. Это ведь была та самая книга, которую я нашел в сквере, но переведенная на русский язык и, по-видимому, молниеносно изданная в одном из массовых издательств.