Джон Уиндем - Золотоглазые

— Но не в Гежинске? — вставил Зеллаби.

Бернард посмотрел на него с легкой усмешкой в уголках губ.

— У вас хорошая интуиция. Вы правы, не в Гежинске. День прошел за неделю до событий в Мидвиче. Через три-четыре дня мы узнали об этом. Русские были очень обеспокоены. Когда у нас произошло тоже самое, мы утешали себя хотя бы тем, что это не их рук дело. Они, в свою очередь, через некоторое время узнали о Мидвиче и тоже немного успокоились. Все время наш агент следил за Гежинском и слал донесения. Он нам и сообщил, что через некоторое время все женщины там оказались беременными. Сначала мы не уловили в этом никакого предупреждения себе, но затем обнаружили такое же положение дел в Мидвиче и начали все более интересоваться этим. Когда родились Дети, ситуация для нас была более легкой, чем для русских. Они, фактически, закрыли Гежинск, в два раза превышающий Мидвич, и наша информированность уменьшилась. Мы же не могли совершенно закрыть Мидвич, поэтому стали действовать иначе, и, думаю, нам это удалось.

Зеллаби кивнул.

— Понятно. Вы толком не знали, ни что у вас, ни что у русских. Но если бы выяснилось, что русские имеют группу потенциальных гениев, для нас было бы полезно иметь такую же группу в противовес им? Не так ли?

— Более или менее. Очень скоро стало известно, что у них есть что-то необычное.

— Я должен был предвидеть это, — сказал Зеллаби. Он грустно усмехнулся. — Мне просто не приходило в голову, что Мидвич не единственное место в своем роде. Теперь-то я вижу, что вы имели право так к нам относиться. Что же произошло в Гежинске, раз наши Дети ополчились на нас?

Бернард аккуратно положил на тарелку свой нож и вилку; несколько секунд разглядывал их и затем посмотрел на нас.

— Дальневосточная армия, — медленно проговорил он, — была недавно снабжена новым атомным оружием с радиусом действия в сорок-пятьдесят миль. На прошлой неделе они проводили первое испытание — города Гежинска больше не существует.

Мы уставились на него. С ужасом Анжела подалась вперед:

— Вы имеете в виду, что все… там?.. — сказала она с недоверием.

Бернард кивнул.

— Все. Весь город. Никто не мог быть предупрежден, чтобы Дети не узнали. Кроме того, сработано все так, что официально это можно определить как ошибку в вычислениях или как диверсию.

Он помолчал.

— Официально, для внутреннего и всеобщего успокоения. Мы, однако, получили результаты тщательно замаскированного наблюдения — из русских источников. Оно открывает много деталей относительно Гежинска и… оправдывает действия, совершенные там. Задача этого источника — передать очень настоятельное предупреждение. После описания Детей в нем говорится, что эти группы представляют собой не просто национальное бедствие, а расовую опасность. Информатор призывает все правительства нейтрализовать известные группы безотлагательно. Это подчеркивается с некоторой долей паники, так как Дети — угроза всей человеческой расе.

Зеллаби сказал:

— А какова же реакция М. И.? Поинтересовались, что заставило русских так поступить?

— Некоторые — да, другие — нет.

— А они разделались с Гежинском на прошлой неделе, вы говорите? В какой день?

— Вторник, второе июля. — сказал Бернард.

— Интересно, а откуда они узнали…

Вскоре после завтрака Бернард объявил, что собирается снова на Ферму.

— У меня не было возможности поговорить с Торрансом, пока сэр Джон был там, а позже нам нужно было передохнуть.

— Полагаю, вы не можете высказывать нам кое-какие мысли о том, что вы намерены делать с Детьми? — спросила Анжела.

Он покачал головой.

— Если бы у меня были какие-то идеи, они стали бы официальной тайной. Но я собираюсь узнать, не может ли Торранс, хорошо знающий Детей, предложить мне что-либо. Я вернусь через часок, — добавил он, оставляя нас.

Выйдя из парадных дверей, он автоматически направился к машине и, уже взявшись за ручку дверцы, изменил свое решение. Небольшая прогулка освежит его, думал он, шагая по дороге. За забором невысокая женщина в голубом костюме посмотрела на него, на секунду замешкалась, но все же шагнула ему навстречу. Ее лицо залила краска, тем не менее она решительно подошла к Бернарду. Тот приветливо поднял шляпу.

— Вы меня не знаете. Я — мисс Ламб, но все мы знаем вас, подполковник Уосткот.

Бернард ответил легким кивком, размышляя, много ли «все мы» знают о нем и давно ли знают. Он спросил, чем может быть полезен.

— Я о Детях, подполковник. Что будет предпринято?

Он сказал ей довольно честно, что никакого решения еще не принято. Она слушала внимательно, руки в перчатках сжимались и разжимались.

— Не будет ничего серьезного, не правда ли? — спросила она. — О, я знаю, прошлая ночь была ужасной, но это не их вина. Они еще не понимают всего. Они так молоды. Я знаю, они выглядят старше в два раза, но ведь это не так много, правда? Они не собирались делать ничего плохого. Они были испуганы, вы бы тоже испугались, если бы толпа подошла к вашему дому, намереваясь его сжечь. И вы были бы правы, защищая себя. Если бы к моему дому пришли, я бы защищалась, как могла, даже с топором.

Бернард в этом не сомневался. Но эта маленькая женщина, выступающая с топором против толпы, как-то не умещалась в его сознании.

— Но они воспользовались ужасными средствами, — напомнил он мягко.

— Я знаю. Но когда вы молоды и напуганы, очень легко быть грубым. Когда я была ребенком, были обиды, которые просто сжигали меня изнутри. Если бы у меня была сила сделать то, что хотелось, это было бы ужасно, уверяю вас.

— К несчастью, — вставил Бернард, — Дети имеют эту силу, и вы должны согласиться, что нельзя разрешить им так ею пользоваться.

— Да, конечно. Но они не будут этого делать, когда станут достаточно взрослыми и поймут все. Я уверена, они не будут. Говорят, их нужно выслать, но вы же не сделаете этого, не правда ли? Они так молоды. Я знаю, они сильные, но они нуждаются в нас. Они не умнее. Они просто испуганы. Они же не были такими раньше. Если они останутся с нами, мы сможем научить их любви и нежности, показать им, что люди не хотят им ничего плохого.

Он посмотрел на нее, ее руки были сжаты, глаза полны слез — молили.

Бернард с сочувствием взглянул на нее, поражаясь этой преданности, которая рассматривает шесть смертей и серьезные увечья, как детскую забаву. Он почти видел в ее глазах обожаемую хрупкую фигуру с золотыми глазами. Она никогда не осудит, не обвинит, не перестанет обожать, никогда не поймет, это была единственная прекрасная вещь в ее жизни.

Его сердце было полно сопереживания. Он смог ей только объяснить, что принимать решение — не в его компетенции, заверил ее, стараясь не подавать ложных надежд, что все сказанное ею будет включено в его рапорт, и затем, мягко простившись, пошел своей дорогой, чувствуя спиной ее взгляд.