Грег Иган - Лестница Шильда, роман

Когда щитоколпак был поднят, вокруг снова возникло, уже ярким, сияние, символизировавшее вендеков. Внутренние механизмы корабля, как и внутренность любого кваспа, по-прежнему нуждались в защите, но теперь можно было ощутить на лицах что-то вроде солнечного света. Только свет этот исходил от роя комаров. «Сарумпет» начал рассылку зондов, но в этой области кое-какая информация доставалась кораблю и за просто так.

- Что дальше? — спросила Мариама.

Чикайя посмотрел вверх на пчелиные соты, видимые теперь с изнанки. Они казались отсюда такими же черными и бездонными, как снаружи. Может быть, планковские черви здесь застрянут, но едва ли стоило надеяться, что все они, подобно леммингам, покорно канут с обрыва в темное небытие.

― Надо понять, как глубоко простирается эта область и что в ней содержится. Возможно, удастся возвести здесь эдакую огненную стену, которая преградит планковским червям путь отныне и навсегда.

Пробираясь через Яркость, они спешили изо всех сил, но продвижение оставалось медленным. Здесь вендеко-разновидностей было в тысячи раз больше, чем в любой ячейке пчелиных сот, и хотя резких переходов между ними уже не имелось, окружение тем не менее претерпевало неустанные перемены. Потоки, отвечавшие различным физическим законам, струились и завихрялись вокруг, вендеки перемешивались в новых пропорциях и комбинациях. Умрао в основном предвидел структуры пчелиных сот, но эти странные приливы, вероятно, были слишком сложны, чтобы проявиться в его симуляциях. Чикайя не мог решить, враждебно или, напротив, гостеприимно это место для новых форм жизни: значительно большее разнообразие вендеков говорило за то, что здесь жизнь куда богаче, зато ячейки пчелиных сот обеспечивали некую стабильность условий, которой тут не было и в помине.

Под кораблем не было ничего, кроме постоянно отползавшей дымки. Вендеки-инфопереносчики, которых Мариама прозвала домовыми , вроде бы оставались нечувствительны к любой перемене условий, но рассеивались и отражались под разными углами, так что видимость от них была никудышняя. Искусственные зонды, запущенные «Сарумпетом», терялись в течениях еще быстрее; возвратилась лишь малая часть графов, посланных на разведку дальше чем на пол микрометра.

Невозможно было даже предположить, какой глубины эта область. Хотя Барьер безостановочно теснил Эту Сторону на скорости в половину световой, точное значение этого процесса для Той Стороны оставалось неясным. С любой из Сторон Барьер казался расширяющимся согласованно, что ничуть не помогало в решении вопроса о том, все ли (а может, большая часть) из потусторонних структур сохраняют неподвижность, пока край их вселенной уносится прочь, или поведение их сложнее и напоминает ближнестороннее космическое расширение, при котором относительные скорости медленно возрастают с расстоянием. Пчелиные соты, разумеется, держались вблизи Барьера, но отсюда не следовало, что на небольшом расстоянии от них отыщутся и прочие потусторонние объекты. Применяя привычные подходы, основанные на космологической однородности, исследователи рисковали выдать желаемое за действительное. В продвижении сквозь Яркость было что-то успокаивающее. Искусственная внутрикорабельная гравитация сглаживала подлинное, не слишком ровное перемещение судна, и «Сарумпет» казался застекленной гондолой, подвешенной к незримому воздушному шару с горячим воздухом и дрейфующей в запыленной от многочисленных вулканических извержений атмосфере планеты. Хотя никаких визуальных ориентиров, помимо повсеместного мелькания домовых, не было, Чикайя сопротивлялся соблазну снова Замедлиться. Вместо того, чтобы окружить себя взятыми из воспоминаний виртуальными ландшафтами, они сидели и беседовали о своих странствиях. Мариама описывала хар’эльский Ренессанс, делилась наслаждением от пришедших ниоткуда перемен во всех аспектах жизни. Чикайя рассказывал о Пахнере и сходном оживлении, какое вызвал там наступавший на планету Барьер.

Они отвыкли от споров, обвинений и упреков, от привычки подпитывать друг в друге привязанность к прежним идеалам, будто те могли служить опорой. Они много повидали и прожили, позволили увиденному изменить себя. Все, что им теперь оставалось, так это терпеливо карабкаться по лестнице Шильда.

Пять ничем не омраченных дней миновало в Яркости, и Чикайя уже начал было опасаться, что они впадут в необратимое лениво-сонное оцепенение, как вдали возникла небольшая прозрачная структура, плывущая на небольшой скорости. Домовые, которых изменил и отразил объект, достигли их задолго до возвращения первых корабельных зондов, и почти час можно было сомневаться, а есть ли там что-то большее, чем необычно ста бильный и локализованный в одной точке вихревой поток. Сформированная домовыми картинка в принципе походила на такой вихрь, и если вокруг самого «Сарумпета» по мере его продвижения завихрений не обнаруживалось, эго еще не значило, что правила, управляющие динамикой вендекотечений, не имеют ничего общего с обычными законами гидродинамики.

Когда они подошли ближе, зонды передали более детальное изображение. Внутри вихря виднелись вены и полости, наполненные вендеками, и ни на что ранее виденное ими они не были похожи. Некоторые смеси были сходны с популяциями, населявшими ячейки пчелиных сот, другие же резко отличались от них.

Они следили за объектом несколько часов, наблюдая, как тот управляет течениями. Свободные вендеки проплывали над ним и сквозь него, а внутренние структуры при этом странно искажались, но не так, как листва, которую колышет свежий ветерок: это менялись фундаментальные законы динамики. Некоторые разновидности внутренних вендеков гибли прямо у них на глазах, другие, казалось, вымывались и уносились но ветру. Это было похоже на пескоструйную обработку неведомого животного потоком бактерий и инородных клеток: от кого-то оно защищалось, кого-то поглощало, оказываясь в окружении целых поколений своих потомков. Объект вертелся и качался под их натиском, но продолжал функционировать.

Спустя восемь часов, проведенных в молчаливом созерцании этих подвигов самообороны, которые ни один из них не брался облечь в слова, Мариама наконец заключила:

― Оно живое. Это наш первый ксеноб.

Чикайя согласился.

― Как ты его назовешь?

― Я дала имя домовым. Теперь твоя очередь.

Внутренние структуры объекта походили на узелки увлеченных торнадо кишок, но немногие существа выглядят красивыми, когда заберешься в них так глубоко. Деликатные толчки домовых создавали впечатление, будто кишки эти сотканы ветром.

― Воздушный цветок.