Роберт Силверберг - Откройте небо (Сборник)

Вслед за Прикосновением, как Полковника предупреждали, обычно следовало Подталкивание. Своего рода ментальный нажим, оказываемый сознанием Пришельца на человеческое с целью добиться чего-то такого, что Пришельцу требовалось.

Так оно и произошло. Делегаты Калифорнийской Армии Освобождения стали объектами Подталкивания.

Полковник ощутил что-то… он не мог точно сказать, что, но несомненно почувствовал это, почувствовал именно как легкий толчок, нет, не совсем так. Как будто его притянули к себе, а вслед за тем мягко, но решительно подтолкнули, он не понял куда,— и потом все исчезло. Нахлынуло и ушло, прекратилось. Но в тот краткий миг, пока это нечто имело место, его цель оказалась достигнута. Полковник понял это совершенно отчетливо. Никаких сомнений, все они уже стали не теми, кем были до этого. И еще он понял, что весь смысл встречи сводился именно к Подталкиванию, последовавшему за Прикосновением. Это была встреча разумов, в самом буквальном смысле, но делегатов Земли она не очень удовлетворила. Не было ни каких-либо дискуссий, ни обмена заявлениями, ни обсуждения целей и намерений и, уж конечно, никаких переговоров. Заседание закончилось, практически не начавшись. Такое, по крайней мере, осталось впечатление у Полковника.

Потом опять последовал как бы бессодержательный отрезок времени, без каких-либо определенных событий, еще один период пустоты, когда не только ничего не происходило, но они даже не отдавали себе в этом отчета; и вдруг оказалось, что Полковник, Леопардс и Макавой снова стоят за пределами корабля, пошатываясь, словно пьяные, но постепенно приходят в себя.

Некоторое время никто не произносил ни слова. У них даже не возникало желания говорить — или такая возможность отсутствовала?

— Ну и ну! — только и смог произнести в конце концов Леопардс.

Это незамысловатое восклицание, однако, несло в себе глубокий смысл.

— Ну, теперь мы знаем,— произнес Карлайл-Макавой, и вслед за ним то же самое повторил Леопардс.

— Да, теперь мы знаем, это точно,— эхом отозвался Полковник.

Ему почему-то трудно было смотреть им в глаза; и они тоже глядели куда угодно, только не на него. Но потом все вдруг объединились в каком-то порыве, точно уцелевшие после катастрофы, кем они, по существу, и были; положили друг другу руки на плечи — плотный низенький Леопардс в середине, а двое более высоких мужчин по бокам — и так, кренясь, пошатываясь и посмеиваясь, пошли, словно какое-то невообразимое шестиногое создание, по бесплодному коричневому полю к автомобилю, который ждал их за пределами территории Пришельцев.

Вот как все было. Полковник был рад, что не утратил ни здравого смысла, ни своей независимости; если, конечно, это было действительно так. И в определенном смысле считал встречу очень полезной. Он видел теперь даже яснее, чем прежде, на что способны Пришельцы, когда они настроены доброжелательно по отношению к людям; понял, что они настолько могущественны, что их и описать-то толком невозможно, а уж тем более понять или сражаться с ними. Это было бы чистым безумием, думал Полковник, воевать с такими созданиями.

И все же что-то в нем упрямо не желало отказываться от этой идеи.

Да, он понял всю бесполезность сопротивления, но внутри него жило врожденное и яростное неприятие мысли о вечном рабстве человечества. Несмотря на все пережитое, он был намерен сражаться снова и снова, любым доступным ему способом. Это было несовместимо: сознавать превосходство врага — и тем не менее стремиться нанести ему поражение. Полковник чувствовал себя так, точно его вот-вот разорвет на части от неразрешимости этой проблемы. И знал, что это ощущение сохранится до конца его дней.

Ронни и Пегги стояли рядом на краю вымощенного плитами патио, глядя на лесистый каньон, уходящий вниз, к Санта-Барбаре. Время близилось к полуночи, ярко светила луна. Обед давно закончился, остальные уже пошли спать, а они, задержавшись позже всех, просто вместе вышли из дома, без каких-либо формальных приглашений. Пегги стояла очень близко, едва не касаясь Ронни, ее макушка доставала ему до подмышек.

Воздух был чист и сверхъестественно мягок, даже для декабря в Южной Калифорнии, как будто серебряный лунный свет залил всю местность таинственным теплом. Красные крыши маленького города далеко внизу в темноте казались черными. С моря дул легкий ветерок, возможно, предвещая дождь через день-два.

Ронни чувствовал, что, пророни он хотя бы слово, и автоматически скатится к той игре соблазнения и манипулирования, которая неизменно завязывалась при знакомстве с хорошенькой женщиной. С Пегги ему вести себя так не хотелось, хотя он не понимал почему. Вот он и молчал. И она тоже. Казалось, она ждет, что он предпримет или скажет что-то, но он не делал ничего, и это, похоже, сбивало ее с толку. Да и его тоже, если уж на то пошло. Но он продолжал молчать.

Наконец заговорила она, словно не в силах больше выносить безмолвие и смирившись с тем, что ей придется сделать первый, как оказалось, достаточно тривиальный ход.

— Вас вроде бы считают в этой семье испорченным мальчиком.

Ронни засмеялся.

— Наверно, так оно и есть. По крайней мере, по меркам отца. Сам же я никогда не считал себя каким-то особенно скверным; я всего лишь оппортунист — так мне кажется. Еще, пожалуй, некоторые способы, которыми я зарабатываю себе на жизнь, можно назвать… ну, немного сомнительными. С позиций Полковника, там есть к чему придраться. Для меня же это просто бизнес. Но главное, его возмутил мой отказ пойти на военную службу. С точки зрения Полковника, для мужчины из нашей семьи это непростительный грех. Хотя, похоже, теперь он простил меня.

— Он любит вас,— сказала Пегги.— И не может понять, как получилось, что вы свернули с пути.

— Ну, я тоже не могу, хотя и по другой причине. На мой взгляд, я просто всегда делал то, что, с моей точки зрения, имело смысл. Не все мои идеи заслуживали одобрения, но от этого я ведь не стал негодяем, верно? Впрочем, Гитлер наверняка мог бы сказать то же самое… Ладно, расскажите-ка лучше о себе, идет?

— Что рассказать?

Но она все же кое-что рассказала ему: выросла на окраине Лос-Анджелеса, семья, школа, одна работа, потом другая. Ничего необычного; ничего интимного. И ни слова о том, что она побывала на борту корабля Пришельцев.

Чувствовалось, что она жизнерадостная, прямая, очень милая и бесхитростная. Теперь Ронни понимал, почему Полковник попросил ее переехать жить сюда и помочь ему с ранчо. Однако, на вкус Ронни, Пегги была чересчур уж незамысловата. Он удивлялся, почему она кажется ему такой привлекательной. И вдруг осознал, что задет глубже, чем ожидал. Что-то случилось с ним здесь, что-то странное, даже необъяснимое. Что ж. В эти дни в мире происходило много необъяснимого.