Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен

Бонихатч извиняющимся тоном, но твердо объяснил, что он и Летиция прислуживают на свадьбе, чтобы немного заработать, а сейчас они свободны. Они видели драку и то, как меня выбросили на улицу, и пришли навестить меня. Они надеются, что теперь я пойму, кто мои настоящие друзья, а кто враги, и присоединюсь к прогрессистам, где мне окажут достойное уважение.

— У меня нет друзей, Бонихатч. Просто я вам сейчас нужен.

— Кончай жалеть себя.

— Уходите. Я с вами не ссорюсь, но знаю, что Бентсон мертв. Государственная полиция вас тоже схватит. — И я рассказал им все, что видел.

— За что они убили его? — спросила Летиция.

— Не беспокойте Периана. Он так истощен, — сказала Ла Сингла.

— Ты тоже должна понять, — сказала Летиция, повернувшись к Ла Сингле. Бентсон был очень умным человеком и почти уговорил Гойтолу перейти на свою сторону. Они бы многое изменили в Малайсии. Даже пьеса «Принц Мендикула» открыла бы дорогу другим пьесам с более глубоким социальным содержанием. В прологе «Мендикулы», который должен был завтра на торжестве читать Бентсон, обличается коррупция богатых и рассказывается о горестях нищих.

— Чтобы спасти свою паршивую шкуру, Гойтола сдал Отто властям. Он полностью заложил его, — сказал Бонихатч. — Революционный комитет может принять решение примерно наказать Гойтолу. Ты будешь возражать против этого решения?

— Я сейчас ничего не соображаю. Невозможно что-нибудь изменить в Малайсии. Я буду работать на себя.

Ла Сингла варила на кухоньке кофе, но она высунула оттуда прекрасную головку и крикнула:

— Первородное проклятие магов гласит, что в Малайсии никогда не произойдут перемены.

— Просто большинству кажется, что стабильность — это хорошо, — сказала Летиция. — Только самые бедные и отчаявшиеся тоскуют по переменам.

Она была слишком бесстрастна в этот вечер. И держалась как-то отстранение.

— Все это чушь собачья, — закричал Бонихатч. — Не было никакого первородного проклятия. Все легенды о происхождении Малайсии — как и вздор, будто люди произошли от животных, — абсолютный обман, предназначенный для того, чтобы оболваненными людьми было легче управлять. Бентсон часто рассказывал мне о просвещении в Толкхорне. Там они плюют на весь этот заплесневелый бред, которым здесь пичкают с рождения. Все тут надо изменить, все каленым железом выжечь!

Я лежал без сил и слушал их всех. Летиция серьезно, как будто повторяя урок, убеждала Ла Синглу:

— Конечно, люди, поколение за поколением, привыкают к постоянству. Стабильность — это мир А во всем мире обычным средством для перемен является война. Мой дядя говорил мне, что турки не могут покорить Малайсию, потому что первородное проклятие или вера в него не подпускают к нам ни войн, ни изменений. Большинство людей интуитивно признают это.

— Я всего лишь актриса. Это не мое дело. Я хочу, чтобы Перри спал. И, в отличие от тебя, мне не нужны никакие войны.

Бонихатч бросил свою маску и вмешался в разговор, с уверенным видом поучая Ла Синглу.

— Война для человечества — величина постоянная. Она существует и в Малайсии, только в другом виде и на другом уровне. Одну из жертв этой войны ты только что доставила домой. У нас не слышно грома пушек и не бросают копья, никого не насилуют и не режут. Но в нашем обществе постоянно идет скрытая война и она такова, что даже среди любовников обнаружишь борьбу, вражду, недоверие, предательство, а не одни только раздвинутые женские ноги.

Я издал нечто вроде смешка. Армида, классовый враг Бони-хатча, сказала как-то то же самое и почти в тех же словах. Ла Сингла только отмахнулась от его поучений.

— Я знаю гораздо больше тебя, молодой человек, о раздвинутых ногах. Выпей немного кофе. Тебе так же плохо, как и Периану Нужно видеть радость в жизни и не думать о таких ужасных вещах. — Она торопливо прошла в комнату, неся глиняные кружки, наполненные горячим кофе, от которого поднимался пар.

Она встала возле меня на колени, я с благодарностью принял кружку и погладил ее по пухлой щечке.

— Так-то лучше. Доброжелательность никогда никому не вредит Бунтарство бьет всех, не разбирая, — сказала она.

— Мы выступаем только против богатых и привилегированных, — сказал Бонихатч. — Мы проследим за этим!

Кофе немного оживил меня. И у меня прорезался голос.

— Высокомерие богатых, — вот что я ненавижу, — сказал я. — Что там должно быть в бентсоновском предисловии к «Мендикуле»?

— Но сам-то ты испытывал высокомерие — твое собственное слово — по отношению к старику. А мы с Петицией любили его. Мораль пьесы очевидна, но Отто хотел немного усилить ее в предисловии. Люди типа генерала Геральда или Мендикулы так привыкают не обращать внимания на чувства своих подчиненных и подданных, что теряют способность сами что-либо чувствовать. Их любовь оборачивается жаждой полной власти. Любовь становится еще одним средством в борьбе за власть.

— А женщины становятся просто пешками, которые можно разменять по ходу партии и которые, как состояние, можно приобрести или потерять, — сказала Летиция. — Ты пробовал эксплуатировать меня, Периан, или, может, уже забыл об этом?

Я схватился за голову:

— О черт, и ты туда же! Ты и сама не прочь была извлечь из меня выгоду Вы, ребята, заблуждаетесь. Женщины не пешки. Они точно так же могут навредить, как и мужики.

— Если ты имеешь в виду Армиду, — резко сказала Летиция, — она безнадежная пешка, заложница своего классового происхождения. Она дурачила тебя, потому что в условиях лживого общества она не могла открыть в себе настоящие чувства.

— Достаточно об этом, — сказала Ла Сингла. — Армида — прекрасная молодая дама и к тому же неплохая актриса.

— Ты, Летиция, всегда к ней ревновала, — проговорил я.

— А она превратила тебя в комнатную собачку для развлечения богачей, вновь съязвила Летиция.

— Оставьте бедного Периана в покое, он в ужасном шоке! — закричала Ла Сингла.

— Я дам тебе, де Чироло, кое-что почитать. Ты поймешь, что мы гораздо сильнее, чем ты думаешь, — настаивал Бонихатч.

— Ради бога, уходи, Бонихатч. Ни слова больше. Завтра утром встретимся. А теперь уходите. Мне нужно придти в себя.

Наконец они ушли. Я вытянулся на кровати, и Ла Сингла легла рядом со мной.

— Лучше не ходи, могут быть неприятности, — сказала она, с серьезным видом. Затем засмеялась.

К моему удивлению, я тоже смог рассмеяться.

— У меня всегда неприятности.

— Завтра ты не сможешь с ними встретиться. Мы будем ставить «Албриззи».

— Сингла, птичка моя, что-то есть в том, как они понимают общественный строй. Должен признать, что хоть я действительно люблю Армиду, но и о том, что брак с ней поправит мои дела, тоже думал. Неужели я так испорчен? И наказан именно за это?