Вадим Сафонов - Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

Потом на остывший пепел бури нанесли крылатые семена растений с юга. Это были двусемядольные покрытосеменные растения, лучше всего разрешившие задачу защиты потомства, продолжающего их род. И следом за ними пришла животная жизнь, медленно кочевавшая с юга, жизнь теплокровная, оперенная и опушенная мехом, также лучше всего разрешившая двойную задачу — защищать тепло своего тела и теплом своего тела защищать детей.

На рубеже между мезозоем и третичным периодом новой эры, кайнозоя, по всей Земле прокатились две величайших революции, какие когда-либо происходили в истории планеты: биологическая — смена фауны гадов фауной млекопитающих и птиц, и геологическая, так называемая лярамийская. Она охватила огромное пространство. Старую земную кору еще раз скорчили схватки почти невообразимых потрясений.

В Европе тогда поднимались Альпы и Кавказ. Зазиял первый очерк провала Черного моря. Хлынувшие лавы образовали массивы центральной Франции, Судет, Рудных и Исполиновых гор.

Североамериканское внутреннее море высохло между Скалистыми горами и канадским щитом. Горы вставали от Аляски до Мексики, от Панамы до мыса Горн. Вулканы задымились на Антильской дуге, на Зондских, Молуккских островах и в Австралии.

Тогда возникло лавовое плато Иеллостонского национального парка в 10 тысяч квадратных километров, плато на Змеиной реке и Декан в Индии — лавовое плоскогорье в 300 тысяч квадратных километров и почти 2 километра толщины. И никто не измерил еще областей, залитых лавой в Сибири.

Почти невозможно составить себе какое-нибудь представление о том, чем были извержения, образовавшие все это. Гибель Помпеи, Сен-Пьера и Кракатоа — пускание мыльных пузырей по сравнению с ними.

Фантастический мир рептилий, специализированных до крайности, т. е. идеально применившихся к ландшафту мезозоя, мир одряхлевший, не зная конкуренции, подточенный, может быть, изнутри накоплением вредных зачатков, не устраняемых отбором, пал скорее всего под ударами этих чудовищных пертурбаций, вместе с фантастической флорой солнечной весны. Остались островки и дряхлые гиганты — древовидные папоротники и хвощи Южной Америки и Австралии, питоны тропиков и крокодилы Нила.

И потомок древней Гондваны, материк, погребенный в Тихом океане, дал еще раз, вероятно, смену Земле. Надо думать, что оттуда (а может быть, из до сих пор не исследованных, пустынных сейчас частей Центральной Азии) хлынула волна успевших развиться из крысоподобных юры и триаса млекопитающих, чтобы на пожарищах мезозоя возглавить высший расцвет жизни, самой свободной от рабства перед средой.

Ребра холмов выдавались на неровной площадке, сложенной туфами. Зеленая пена растительности уже захлестывала их. Она карабкалась над провалами, зиявшими, как обнаженные язвы. Беловатый налет кое-где покрывал землю. И тут вырывались испарения. Столбы горячей воды время от времени били из впадин, похожих на тарелки. Туфы гудели тогда струнным звуком.

На этой площадке, в скудном березняке и кривых соснах, по которым ползали слизняки, металось существо, сходное с холмом. Брюхо его провисало до земли; гадючьи глаза были сдавлены выступами костяных щитов; три венца костяных глыб проходили по его спине и бокам; кожистые складки и гребни двигались, как крылья дракона; гигантский рог выпирал на передней части головы.

Жар душил его. Хлопая костяными венцами с сухим треском трещотки, оно подавалось то вперед, то назад. Впереди оно упиралось в трещину, расколовшую землю. Базальтовая стена преграждала путь сзади. Земля вскипала с боков, пучась пузырями, и едкий кипяток, насыщенный кремнекислотой, ошпаривал его чудовищно вздутое тело. Оставалось свободным место едва в три его длины.

Вокруг шло бегство. Бежали мимо стаи крыс, подпрыгивая на ходу. Орды животных ростом с собаку скакали на задних ногах, поджав передние к меховой груди. Рыжие волки щелкали челюстями. Копытные твари с пушистыми хвостами останавливались в вереске перетирать его бугорчатыми зубами. Затем они нюхали воздух, пряли чуть выдававшимися ушами и бежали следом за другими.

Они лавировали в лабиринте трещин. Ставя осторожно лапы, обнюхивали горячие тарелки гейзеров. Шарахались от струнного гула, кидались к пропасти. Дождь мелких камней срывался с ее края. Но вниз не было прохода.

Тогда один из их отрядов скользнул за базальтовую стену, где каменный мешок, покрытый змеящимся паром, казалось, запирал площадку. Мгновение спустя они появились на спиральном широком карнизе, высеченном в стене.

Там свистал ветер, и черный уступ протягивался к другому такому же на противоположной стороне пропасти, не имеющей дна. Каменные руки почти сходились; несколько дюймов разделяло их.

И вожак прыгнул. Следом за ним словно буро-желтый живой мост перекинулся через бездну. Десятки срывались. Но ход был указан.

И те, что оставались на площадке, внизу, ринулись за поворот скалы, в облако раскаленного пара. И через этот широкий проход, грозный, но по существу безопасный, хлынула тысячеголовая река. Выбегавшие на площадку руководились этой извилистой живой ариадниной нитью, выводившей из лабиринта. Жизнь покидала обреченное место.

И только существо с тремя венцами пластин, гороподобное среди этого бегущего, прыгающего, пищащего потока, продолжало свое страшное качание маятника — взад и вперед. Обожженное паром, оно пятилось к пропасти и свешивало в нее гадючью рогатую голову. И безумный страх гнал его снова ко входу в каменный мешок, где, шипя, били фонтаны кипятка.

Кольцо гейзеров все туже сжимало его, земля вскипала под его ногами. Тогда ужас отбрасывал его с этой предательской почвы, отказывающейся служить опорой, и костяные венцы мяли кривые сосны.

Зажатое между рядами кипевших тарелок и пропастью, огромное животное почти остановилось. Гадючьи глазки не видели ариадниной нити.

Наконец сила сильнее всего, рука прикоснувшейся смерти, напрягла его чешуйчатые лапы, ствол хвоста и хребет. Оно прыгнуло, бросив вперед на полдесятка метров тонны мяса и костей, как детский мячик, туда, где его обезумевшему мозгу померещился спасительный выход, в зиявшую пропасть.

Каменная земля, миллионы лет носившая подобных ему, приняла исковерканный труп последнего.

Тихое утро и тихое море… Обтачивается галька, тонкое кружево пены расшивает разноцветный песок. Хвойный лес спускался к песку. Он был редок, солнце пронизывало его насквозь. И в золоте лучей горели, как зеленые костры, платаны и тюльпанные деревья, растущие среди сосен и пихт.

Анемоны в мшистой траве, смолистый запах и тишина.