Геннадий Емельянов - Истины на камне

Скала сидел, наверно, возле костра в окружении старейшин. Ему дали слово. Он долго кашлял. Он очень долго кашлял, похоже, выигрывал время и оценивал ситуацию. Я за него не волновался — этот вывернется, вотрет очки своим угрюмым дедам, как пить дать — вотрет!

Скала начал так:

— Вы спросите, о почтенные отцы, с кем я пришел и кого привел? Вы спросите, о почтенные отцы, где я встретил этого неизвестного? Для начала понюхайте меня.

В микрофоне раздалось сопение, потрескивание горящего дерева, шаги. Опять сопение. Скалу нюхали основательно и по очереди.

— Разве мертвые пахнут так, отцы? — осведомился Скала вкрадчиво. — Только вы, о мудрые, знаете, как пахнут злые духи. И как же они пахнут?

— Не так они пахнут, — вразнобой и неохотно ответили мудрейшие.

— Я принес запах пены из дома пришельца. Этой пеной очищаются от скверны. Я очистился и воспарил. Я теперь безгрешен, и все, что скажу дальше, — святая правда. Говорить, о мудрейшие?

— Мы здесь.

— Вам известно, что втроем мы пошли за соком Белого Цветка. Мы не спросили вашего соизволения, но нам хотелось, чтобы Пророк, испив малую толику сока, вспомнил Истины, записанные Большими Желтыми Людьми. У нашего Пророка в памяти — дыра.

— Разум Пророка — выше облаков, уста Пророка — родник неиссякаемый. Тебе об этом неизвестно, воин?

— Мне известно про то, отцы, но жить с одной Истиной — скучно.

— Замолчи, отступник! Мы бросим тебя в костер и пепел твой развеем возле смрадной норы киня, мы вырвем твой язык!

Ага, поприжали старички брата моего! Не надо наглеть. Мудрецы — народ консервативный, кроме того, они ведь защищают Устои, а без них нет порядка. Заврался брат мой, заврался!

— Мне известно про то, отцы, от Пришельца; он сказал насчет сквозной дыры в голове Пророка, разум которого — выше самых высоких облаков, а уста — родник неиссякаемый.

Эвон как повернул, смерд лукавый! Не помню, чтобы я так нелицеприятно говорил насчет главного идеолога. Убей, не помню! А вообще-то слова в моем стиле.

— И почему ты не убил его?

— Кого, отцы?

— Пришельца.

— Кто из нас убивал киня? Ты Главный Воин (и то было давно) попал копьем ему в глаз (никто этого не видел), но все слышали, что глаз лопнул со звуком, подобным грому. Пришелец — сильнее десяти киней, и он бессмертен.

— О!

— И он брат мой! Он сам пожелал назваться братом и сказал: мне нужен оруженосец и я выбираю тебя, Сын Скалы, потомок вождей и совершатель великих подвигов.

— Какие же подвиги, ты совершил?

— Я с товарищами своими добыл сока Белого Цветка. Я победил стрекотух! Однажды (это было ночью) я простоял на ушах до утра, испытывая терпение и мужество. Уши мои болели, но я пел песни. А еще однажды (это было тоже ночью) я ударил копьем оземь и копье мое проткнуло Синюю, как гнилой плод, и конец копья возник у моих ног!

— О!

Все ясно: дальше ушлый парень будет шпарить наизусть письмо, посланное Вездесущему, использует текст до последней строчки — у него хорошая память.

— Голова, так продолжим наш разговор. Ты слышишь речь аборигена?

— Слышу.

— Ложь его — типична, она порождена скудостью жизни. Вот он сейчас врет, брат мой, по необходимости, по ритуалу и больше — из любви к искусству. Ложь его оценивается соплеменниками больше как литературное произведение — ведь каждый из тех, кто сидит у костра, знает, что может человек и чего не может.

Ложь безобидна до тех пор, пока она не становится оружием власти.

Но то — к слову. Вернемся немного назад. Итак, я понял, что совершенствование человека — бесконечно, как бесконечна Вселенная.

Я отверг образ жизни типичного землянина и держал себя в черном теле — был погонщиком коней, охотником, егерем заповедника.

Я построил себе дом в тайге, сам выращивал овощи, питался тем, что давало мне мое поле.

Некоторые считали, что психика моя надломлена, другие сочувствовали моим неудачам, а женщина, которую я любил, — жалела. Потом ей надоело жалеть и она ушла. Лишь дядя мой, Логвин-старший, не смеялся над моими заблуждениями, не сочувствовал и не жалел, потому я и здесь. Все, Голова, на сегодня. Хватит. И пора спать.

— Спокойной ночи, Логвин-младший.

— Спокойной ночи, Голова.

В кабине прозвучал колокол тревоги. Он включается в том случае, когда компьютер танкетки не может принять решения. Я открыл глаза и увидел за стеклом перекошенное лицо Скалы. Вид у него был весьма потрепанный, он плющил нос о стекло, коровьи глаза его были вытаращены, будто кто-то сзади давил брата моего за шею. Парень, ясное дело, не спал ночь — витийствовал. И напереживался к тому же. Я нажал кнопку в изголовье, дверь отошла, и Скала, разламываясь, точно плохо склеенная кукла, пополз на карачках и ткнулся головой мне в живот. Я отстранил его и встал с ложа.

— В чем дело, уважаемый?

— Прости, брат! — Скала поднялся с колен и молитвенно сложил руки возле горла. — Беда, Пришелец, беда!

— Ты объяснишь толком? Ты же мужчина, воин и сын вождя из клана воителей, ты выжимаешь из пепла воду, и голос твой слышит небо.

— Вырви мое сердце и отдай его птицам — я виноват!

— Понимаю; нагородил старикам сорок бочек арестантов, теперь представить себе не можешь, как выворачиваться?

— Я сказал: Пришелец-сотрясатель, содрогатель и стиратель, он принесет в деревню Камень, на котором записаны Истины, он согнет в дугу киня, он закроет ладошкой, если захочет, конечно, созвездие Трех Братьев, он друг Вездесущего и Неизмеримого!

— Что касается Вездесущего, ты явно загнул — на «ты» с ним я еще не общался; высоко сидит, он не моего ранга гражданин. В остальном же так и есть — приволоку я вам камень. И киня убью, но как-нибудь потом. Что еще?

— Я воспаряю, брат мой; ты даешь мне надежду жить, но я еще сказал от твоего имени, что у нашего Пророка в голове дыра и что иметь лишь одну Истину в запасе — скучно.

— Ты правильно оттенил этот важный момент, друг. Но ведь то — не мои слова?

— Не твои. Я наврал.

— Вот именно. И что же ответили старики?

— Они ответили; он оскорбил нас и пусть несет наказание, мы, ответили, забьем его грязный рот песком, чтобы ни одно хулительное слово о Пророке не гневило нас больше.

— Суровый, однако, приговор. Но как же они забьют мой рот песком, брат? — Мне стало немного грустно, что с самого начала возникают непредвиденные сложности. Надо будет, видимо, пугать здешнюю публику, а это не входило в мои планы. — Язык твой — враг твой, брат мой Скала!

— Это так. Ты простишь меня, Хозяин?

— Я тебя прощаю.

— Буду слугой твоим до последнего дыхания, Хозяин! А мы победим?

— Мы обязательно победим!

— Ты бог или человек, Пришелец?

— И бог, и человек.