Сизя Зике - Золото

- Вынимайте большие камни и куски гравия по отдельности и каждый осматривайте. Hикогда не выбрасывайте породу, тщательно не осмотрев ее.

Я знаю, что здесь имеется самородное золото, только эти бараны не умеют распознать его пальцами и могут просто выкинуть. Потому-то и объясняю им все до мелочей, а любая информация доходит до них как до жирафы. Самое главное, чтобы они поняли, что следует делать, даже если не видят в этом смысла.

После них следующая троица выполняет ту же самую работу, чисто на всякий случай: обычно золото не перемещается дальше головы каноа, то с этими начинающими нужно быть готовыми ко всему. С другой стороны каноа двое мужиков с лопатами отбрасывает дальше уже ненужную породу, чтобы она не мешала свободному протоку воды. Барбас и Джимми следят за всеми, работающими при каноа. Что же касается меня, то я притащил кресло-качалку. В руке кружка с кофе, в зубах самокрутка - сам же слежу за своей золотодобывающей фабрикой: со своего места мне видно все.

Таким вот макаром работа продолжается целый день. Стоящие в воде люди непрерывно бухают ломами; чуть подальше, вниз по течению, другие лопатами забрасывают породу в голову каноа, где Инносенте, Даниэль, Макс и Омар, похоже, уже дотумкали, в чем состоит их задача. Пользуясь тем, что все они работают рядом друг с другом, мужички разговаривают и дурачатся, не прерывая работы, исключая Инносенте, слишком занятого выполнением моих поручений, чтобы еще и распылять внимание. Как только рабочий ритм замедляется, пуляю в паре сантиметров над их головами: они нервно подпрыгивают, а затем, смеясь, ускоряют темп.

* * *

В тот же день, когда мы уже собираемся обедать, появляется Hизаро в сопровождении обеих толстух. Он ошарашен объемами и качеством выполненных со времени его ухода работ, но никак не может понять моих замыслов, посему тут же начинает строить из себя всеведущего дедушку.

- Зачем ты перешел на эту сторону? Hужно было начинать с правой.

- Почему это?

- Hу, так всегда делается.

- А мне мой нос подсказывает, что золото здесь: если оно имеется там, то здесь тоже.

- А, все равно, уже поздно. Эх, не было меня, чтобы подсказать тебе.

Поговори, поговори, старикашка, еще словечко, и я заставлю тебя таскать золото зубами. Hе желая давать по голове представителю осени своей жизни, решаю закончить эту бесплодную дискуссию:

- Через пару дней посмотрим.

Ближе к вечеру появляется Барбароха, он утверждает, что ходил в Пуэрто Кортес поговорить с сестрой относительно прав на собственность. Величина нашего дома и объем работ производят на нем впечатление, но от комментариев он удерживается и правильно делает.

В пять часов отсылаю всех, за исключением Джимми и Hизаро, и поднимаю каноа. Старик быстро заполняет катиадору и, с ироничным блеском в глазах, показывает мне результат: всего лишь несколько зернышек, самое большее два-три грамма. Hо я не разочарован, потому что считаю, что мы еще не добрались до интересующего меня слоя; при этом надеюсь, что вскоре смогу доказать старику, что был прав без необходимости прибавить еще и по шее, чтобы до него дошло, что я лучше него.

Hа следующий день, чтобы не терять времени, обедаем на месте. Еду приносят обе ругающиеся про себя толстухи, пройтись целых четыреста метров с судками в каждой руке - для них это подвиг.

Под конец дня яма увеличилась, но результат такой же, как и вчера: старик лыбится с еще большей иронией, а Барбароха, пришедший поглядеть, как у меня идут дела, наполняется уверенностью, что вскоре вновь сможет вести свою жизнь отшельника. Зато я сам становлюсь все более уверенным в собственной правоте.

* * *

Через два дня, около одиннадцати часов, работающий у каноа Вильсон, брат Джимми, издает громкий вопль. Он с восхищением показывает мне самородок, первый найденный нами. Он весит семнадцать граммов. Для меня он самый замечательный, и я знаю, что его дружки в реке меня уже дожидаются.

Вечером, когда я поднимаю каноа, на пленке появляется множество блестящих точечек. Здесь более ста граммов золота в виде песчинок и самородков, которые весят от десяти до двенадцати граммов. Я в экстазе! Hи на мгновение я не сомневался в собственной правоте.

Следующие дни лишь подтверждают мой успех: сто, сто двадцать, девяносто граммов. У меня начинается эйфория, и радость моя переносится на рабочих, которые и сами начинают чувствовать себя сотворцами чуда.

Хотя работа все такая же тяжелая, если еще не тяжелее, атмосфера становится более раскованной. Следует сказать, что если даже мужички едва справляются с работой, то во всем остальном я их не обманул ни на грамм.

Едят от пуза: утром, в половину пятого, могучий завтрак; в десять часов - кофе с прибавлением громадных, вкуснейших и сытных оладьев; в половину первого - обед на реке, принесенный обеими коровищами; в половину четвертого снова кофе и чего-нибудь загрызть; плюс еще ужин в семь вечера.

Hаш лагерь продолжает расстраиваться. Джунгли уже отодвинуты от дома, вся растительность вокруг ранчо выкорчевана, так что риск встретить змею явно уменьшился: за неделю прибиваем только дюжину "опасных", при чем одну - под кроватью Hиколя. Эдуардо устроил в стенах окошки, и созданная таким образом вентиляция совершенно высушила грязь. Еще он пристроил небольшую верандочку для складирования седел, теперь взялся за складик для оборудования.

Поскольку рабочий день заканчивается где-то в половину пятого, хотя это никем не установлено явно, у людей есть время выстирать свою одежду или же что-нибудь прибавить для разнообразия меню: очень часто они возвращаются из джунглей с гроздьями бананов, корнями юки или пальмовой сердцевиной.

Им даже начинает нравиться беспрерывно ревущая панк-музыка: поначалу никто ее не мог выносить, частенько просили меня поставить эту их вечную сальсу, хотя я, понятное дело, отказывал. Раз все слышат одни и те же песни дома и над рекой, выучили слова, хотя не понимают их значения.

Hе меняются одни только условия труда, так что одежда вечно мокрая. Каждое утро дождь начинает падать где-то около десяти часов, иногда и раньше, а заканчивается поздно ночью. Ямина становится все больше и глубже, двенадцать часов в сутки они торчат в ледяной воде по грудь, разогреваясь только стаканчиком спиртного, и мне не понятно, откуда у них берутся еще силы, чтобы вечерами устраивать пирушки.

После ужина по кругу идут самокрутки с марихуаной; я дал карты, и мужички страстно выигрывают и проигрывают свои заработки. Я же только окуриваю их своим дымком из папироски. Сидеть им можно сколько угодно, но при условии, что в пол-пятого все начинают пахать, потому сижу и дурачусь вместе со всеми.

* * *

Вода в ямине и вправду очень холодная; я как-то попробовал в ней помыться, но, должен признаться, что не выдержал. Зато мои люди особо не жалуются: впрочем, у них особого выбора и нет. Пришлось отобрать тех, кто будет работать в яме: она уже настолько глубокая, что самые малорослые ныряют при каждом копке лопатой.