Александр Бородыня - Похождения рофессора Эпикура

— Эх! — вздохнул Эпикур. — Летчик, ты летчик!

Вся рота смотрела в небо.

— Прыгай, — прошептал Нарцисс. — Прыгай!

Взорвалась рядом бомба, сброшенная одной из бомбострекоз. Все упали, их завалило горячей сорванной листвою и мягкой пылью. Взрывом разнесло и повалило набок одну из бронемашин. Пользуясь, как прикрытием, разорванной раскаленной броней, Эпикур опять посмотрел на небо. Но небо было чисто.

Висело в голубом просторе маленькое прозрачное облачко, сквозь него лилось солнце, и только вдалеке, почти у горизонта, все еще торчали, уменьшаясь, четыре точки — три бронекомарика прикрытия и стрекоза.

— Куда ж он делся-то? — удивился ротный.

Заработали, застукали пулеметы пряных. Полетели фонтанами пыль и песок. Зазвенели бока броневиков. Ждать было нечего. Эпикур поднял гливеров в атаку и сам кинулся первым. Лощина кончилась. До скал опять было неприкрытое пустое пространство — метров сто. Он бежал, задыхаясь, нечленораздельно орал во все горло, орал одним бессмысленным продолжительным звуком. А позади тяжело топали его солдаты. Как и положено секретчику, Нарцисс бежал рядом, по левую руку. Вакси застрял в тылу, прикрывая наступление ударами ручных гранат.

Добежав, наконец, до первого пулемета, Эпикур ногой в тяжелом ботинке отшвырнул черный дырчатый ствол и ударом кулака оглушил пряного, сжимающего гашетку. Второй пряный, выхватив нож, кинулся на ротного, но его остановил выстрел гливера.

— Слабаки! — довольно прохрипел Эпикур. — Бей их, ребята!

Над джунглями, виляя и оставляя за собою огненный черный шлейф, вдруг появился "пи-пи-эр". Самолет сильно кренило, но он все еще держал высоту. А за ним, тоже дымясь, следовал бронекомарик, пытаясь ударом пулемета свернуть самолету хвост.

— Пленных, пленных бери! — вопил Нарцисс, но никто не собирался коллекционировать пленных для чужой докторской.

Гливеры легко убивали пряных. Минут через двадцать все было закончено. Эпикур построил и пересчитал своих солдат. Тяжелый запах поднимался над белыми скалами. Оставалось, не считая Вакси и секретчика, пять человек. Нечего было и думать о создании братской могилы, нечего было думать об экскаваторе.

"Как все-таки грустно хоронить своих товарищей по оружию, — размышлял Эпикур. — И какое все-таки варварство, не давать похоронить товарищам по оружию товарищей по оружию!.. Впрочем, это отнятие похорон тоже имеет свое очарование, свою особую прелесть… Так или иначе, что-то надо решать с этим свидетельством нашей победы!"

Двое гливеров, вытащив из щели очередной труп, положили его и аккуратно перевернули на спину. Лицо мертвеца было сильно перепачкано мелом, вокруг шеи туго обмотались аксельбанты. Левой ноги не хватало, а в руке в почерневших пальцах был зажат шелковый носовой платочек. Вероятно, этим платочком полковник Кентурио хотел исправить свою ошибку и стереть плевок с воротничка обидчивого губернатора.

"Хотел, но не успел… — с грустью отметил Эпикур. — Хотел и не успел… Бывает!.."

Он вынул из мертвой руки платочек и очистил от жирного пота собственный пылающий лоб. На уголке платочка было алой ниткой изящно вышито маленькое сердце и проставлены инициалы.

— Ребята, давайте-ка, снесем всех в штабель! — скомандовал он. — Нет, пряных не трогать, пусть валяются!

— А "дугласов"? — спросил кто-то из гливеров, брезгливо затыкая ноздри.

— А "дугласов" вместе с нашими! Как ты себе думаешь? В одном строю несем боевую вахту! Стой, а где этот, художник!? Художник, как стоял перед своим мольбертом, так и теперь оставался там. Работа его — батальное полотно — быстро продвигалась вперед.

С железной ноги мольберта на ниточке свешивался небольшой пластиковый пакет. В пакете находилось удостоверение. Легко прочитывались буквы, выдавленные по белому ледерину: "Художник-баталист, вторая категория."

— Ну, слава Богу, с мандатом! — вздохнул Эпикур. Он подошел к художнику и спросил: — Не мешают мои ребята? А то мы можем убраться!

— Нет, ни в коем случае! Вы все уместились! — задумчиво художник смотрел куда-то в небо. — Знаете, чего мне не хватает? — взгляд его медленно двигался по полю сражения. — Я немного не успел, нельзя ли повторить бой?!

— Сложновато! — Эпикур поскреб затылок. — Но попробуем! Вы подождите немного, а я пока парламентера за противником пошлю!

— Конечно-конечно! — закивал довольно художник. — Я вполне могу подождать.

Вручая Нарциссу белый шелковый платок с алым сердцем и инициалами далекой подруги полковника Кентурио, Эпикур сказал:

— Придется тебе идти! Расскажи, что художник работает, монументальная живопись, мол, не в службу, а в дружбу! Пусть пришлют человек десять-пятнадцать похилее! А то он работу закончить не может!..

Удобно устроившись в неглубокой каменной выемке, Эпикур наблюдал в бинокль, как Нарцисс в наглухо застегнутом комбинезоне и фуражке идет по открытому пространству маленького каменного плато. Как ветерок полощет белый шелковый платочек в его высоко поднятой руке. Секретчик упал на спину и выронил платок. Фуражка полетела с головы и колесом покатилась по камню. Нарцисс был убит почти в упор из крупнокалиберного пулемета. Из выдолбленного в скале окопа на четвереньках выполз солдат в облегченном бронежилете. С большим трудом он подобрался к телу убитого офицера, поднял платок, вынул из кармана парламентера удостоверение.

В мощный бинокль было видно, что губы Нарцисса шевельнулись, он что-то сказал, и из горла хлынула кровь.

"Неужели, не пришлют?! — удивился про себя Эпикур. — Неужели, им на искусство наплевать?! Всего-то человек десять надо! Мы бы их зарезали тихо, а парень бы холст свой закончил. Неужели, все-таки наплевать?!"

Он видел в бинокль, как пряный железным жуком медленно вползает обратно в окоп. Прошло минут пятнадцать.

— Идут! — констатировал Вакси, зачехляя свою рацию. — Ты сколько их просил прислать?

— Десяток! Раз, два, три… — шептал Эпикур. — Двадцать восемь, двадцать девять… Они что, с ума сошли?

— Неприятно, конечно, — вздохнул Вакси. — Может, отступим?

— Не было приказа! Противоречит разработке.

Блестели под солнцем и надвигались округлые белые бронежилеты.

Опытный стоик со здоровым сердцем, железной логикой и белыми руками, Сенека ни за что не пошел бы в Институты войны, но тема самоубийства, привлекала его до страсти. Гордое самоубийство и в армиях, и на флоте противопоставленное, так называемому, самоубийству бытовому, вялому вот была тема его первой курсовой работы.

К выпускным экзаменам он перешел к теме: "Самоубийство в воздухе", а уже через сорок минут после вручения диплома первый пилот бронестрекозы перерезал себе в небе вены и с блаженной улыбкой, поливая кровью штурвал, врезал свою груженую ядовитыми бомбами машину в здание горного санатория. Вместе с пилотом-апологетом была вычеркнута из жизни община философов, всего сорок один старец.