Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 4

«Вторник, И августа 1863 года.

Снился тот же сон, точнее, один из вариантов. На этот раз я подхожу к мертвецу и узнаю в нем брата Генри.

Проснулся с мыслью: это по моей вине Генри оказался на борту «Пенсильвании» в момент взрыва. Потом стал думать, какой же я был осел, что попросил молодого и неопытного фельдшера дать ему морфий.

Но я бы и сам оказался на «Пенсильвании», если бы не происки Уильяма Брауна — единственного, кажется, человека, который в том смертоносном хаосе из железа, дерева и пара получил по заслугам. Что касается морфия, то сам доктор Пэйтон советовал мне попросить у ночного лекаря восьмую часть грана, если Генри будет беспокоен. Если фельдшер дал слишком много, это ведь не моя, а его вина. Перечитал и вижу, что вконец очерствел. Впрочем, уже пять лет прошло с той ночи в Мемфисе, за эти годы я навидался всякого, и часы, проведенные подле умирающего Генри, уже не кажутся мне столь ужасными, по крайней мере днем, пока я не сплю».

Из лагеря донесся выстрел, за ним — крики и проклятия разбуженных людей. Кто-то прикончил крысу или белку и теперь, пожалуй, сильно жалел, что не позволил несчастному зверьку лишний денек пожить на свете. Эти обыкновенные добродушные деревенские ребята с Миссури стали злыми, как дикие кошки. Пули они, как правило, берегли для синебрюхих, зато друг на друга не жалели кулаков и пинков.

«Еще хуже бывает, — продолжал Сэм, — в те ночи, когда у мертвеца лицо Ориона. Орион был ворчун и зануда, как всякий неудачник, к тому же республиканских убеждений, но он был мой брат, и, возможно, в моих силах было его спасти».

Сэм остановился, перекатывая перо между пальцами. Он поднял глаза от бумаги и долго, пока не заболели глаза, глядел на светлеющий край неба на востоке. Потом окунул еще раз перо и продолжал писать.

«В памяти все так же свежо и страшно, как если бы это случилось не два года, а два дня назад. Я мог бы отбиваться от красноногих заодно с Орионом и другими ребятами. У меня же был «смит-и-вессон» седьмого калибра. Если бы я пустил его в ход, я спас бы жизнь Ориону либо погиб вместе с ним. И то и другое было бы почетно, но ни на то, ни на другое я не решился. В решающий момент я предпочел сдаться и отдать оружие, — один из красноногих еще смеялся, мол, это счастье, что я не стрелял, потому как от такой пули шкура портится будь здоров. И в подтверждение своих слов пальнул сначала в возничего, потом в кондуктора, потом в мистера Бемиса, потом в моего брата.

Когда Орион лежал при смерти, красноногий попытался застрелить и меня, но револьвер дал осечку, а я бросился бежать. Двое красноногих меня поймали, отняли часы, а потом отпустили, сказав, что миссуриец вроде меня для их дела выгоднее живой, чем мертвый. И я опять бежал, в очередной раз проявил трусость, уже и так для всех очевидную».

Сэм опять остановился. Рука ходила ходуном, едва ли он сможет прочесть свои каракули. Впрочем, разве он мог забыть то, что там написано?

Он вытер лоб рукой, перевернул страницу и вновь окунул перо.

«Я не в силах был спасти Генри, но Орион, достань у меня мужества, мог бы еще жить и жить, целый и невредимый, на Территории Невада. И я бы тоже не болтался здесь, в Блю-Спрингс, а жил бы себе припеваючи в горах Дальнего Запада, вместо того чтобы мыкать лихо в Западной Миссури.

Я остался в Миссури, чтобы искупить свой грех, но за два года ровно ничего для этого не сделал. Теперь, когда я оказался в графстве Джексон и присоединился к отряду полковника, мне, может быть, больше повезет.

В самом начале войны я провел три недели в отряде Мэрионских Разведчиков — ребят-добровольцев из моего графства. В партизанских действиях тогда ощущалось не больше нужды, чем в словаре птичьего языка. Это уже потом я пересек весь штат, оказался в Канзасе и столкнулся с красноногими. Уже потом я видел, как расстреливают в упор моего брата, как будто он — соломенная мишень.

Вот уже несколько недель я не получаю писем — ни от матери, ни от Памелы или Молли, хотя сам стараюсь писать им как можно чаще. Означает ли это, что они от меня отреклись, или их письма просто не доходят? Постараюсь разобраться в этом, когда покончу с нынешним делом, если только оно не покончит со мной».

Сэм положил дневник на землю и вытер о траву запачканные чернилами пальцы. Потом заглянул в баночку и увидел, что она почти пуста. Он решил не покупать чернил впрок, пока не станет ясно, что он проживет еще достаточно долго и сможет их использовать.

Солнце поднялось, и лучи его теперь били Сэму прямо в лицо. День обещал быть жарким. Из лагеря донесся еще один выстрел, за ним — опять вопль, на этот раз вполне жизнерадостный. Ребята проснулись и изготовились для дела.

Сэм сунул дневник в футляр, а его и все прочее — в седельную сумку. Он встал, потянулся и побрел назад, к лагерю полковника Квонтрилла.

Выйдя из рощи сикомор, Сэм увидел, что у палатки Квонтрилла собралась толпа человек в пятьдесят или шестьдесят. Палатка была открыта, и собравшиеся, хоть и держались на почтительном расстоянии, все норовили заглянуть и подслушать разговор, происходивший внутри. Позади толпы стоял Флетчер Тэйлор, почесывая редкую бородку.

— Доброе утро, Флетч, — приветствовал его Сэм, подходя, — как спалось?

Тэйлор покосился хмуро. — Ни к черту, по твой милости.

— Не стоит благодарности.

— Молчи, и так плохо слышно.

— А что слышно?

— Сам знаешь. Полковник готовит налет. Почти все ребята бьются об заклад, что на Канзас-Сити, но я ставлю деньги на Лоренс.

Сэм кивнул.

— Я слышал, что полковник задумал преподать урок Лэйну и Лоренсу еще в ту пору, как сам там квартировал.

Человек, стоявший впереди Тэйлора, оглянулся на них обоих.

— Я бы тоже не прочь проучить Джима Лэйна, — сказал он, — но я не сумасшедший, и полковник, надеюсь, тоже. От границы до Лоренса сорок миль, и синебрюхих там — что мух на дохлом оппосуме. Это чистое самоубийство.

— Точно, — согласился Сэм.

Его собеседник удивленно приподнял брови.

— Это как — так? Ты что-то знаешь?

Сэм пожал плечами и ничего не ответил. Две ночи тому назад во сне он видел, как полковник Квонтрилл, весь объятый пламенем, въезжает в Лоренс во главе толпы вопящих и стреляющих людей. Он угадал, что это Лоренс, потому что все обитатели города были похожи на газетные карикатуры сенатора Джима Лэйна и все, как один, были одеты в красные штаны. Сэм верил снам, особенно таким ясным. За несколько дней до взрыва «Пенсильвании» ему приснился Генри, лежащий в гробу, а перед тем, как ему и Ориону выезжать из Сент-Джозефа, приснился Орион, Мертвый, в дорожной пыли. Но с этими ребятами толковать о снах бесполезно. Многие из них и так считали Сэма Клеменса тронутым — еще бы, если такую пропасть первоклассной бумаги он берег не для подтирки, а на писанину.