Владимир Вольф - Продается пытка

- Я понял! - осененно зажмурился Сошкин.- Машина времени! Герой попадает в прошлое, в самый пупок, в тридцать седьмой... - Не то... - Да?.. О-х-х...- далее прошибло Сошкина.- Круто... Значит, все наоборот. Сталин не умирает, а, похищенный машиной времени, возникает на съезде... - Эко вас зациклило!-досадно крякнул Степной.- Все это избито, как швед под Полтавой... У вас же есть "Пытка" - почти готовая вещь, параллели налицо! Все чином, по Эзопу: похожая планета, жуткая, зверская, режим, диктатор, плененный землянин, из него пытаются выдоить информацию. В интересном он положении - пальцем его не тронешь, только аннигилировать или нах хауз... Концовка совершенно бездарная. Он отказался, и его убили. Что это за молодогвардейщина такая? Оглянитесь, ведь народ вокруг... прямо скажем - говенный народ, на Кошевого не тянет. Здесь душевные терзания нужны, достоевщинка, соблазн! Процентщица где? Где грань предательства? Степной, чуть накренившись, гипнотизировал Сошкина. - Ну что зверланги могли, у него спросить? Ну атомную бомбу. Любой порядочный инженер ее знает. Скучно. Что-нибудь такое, что помогло бы правящему клану в борьбе за власть... - Может, телевидение? Нет?-Сошкин закусил губу.- Щас-с... агитация, распределители, фарш... тьфу! - На планете, как я понял, нечто вроде репрессий. Ну что, что, что интересного мог сообщить землянин этим держимордам? Этим палачам... - Гильотина? - Ну неужели вы думаете... - Магнитофоны для прослушивания? А?! - Этим гестаповцам... - Мюллера? Тьфу... Так, так, так... идеологическое... нет... кумовство, дефицит, очереди, прописку... господи... - Эко вас... - Пытка! - выпалил Сошкин и опунцовел. - В смысле, не название рассказа, а зверланги потребуют рассказать о земных пытках. Дескать, история Земли богата этим добром, давай, брат, делись! Физиология-то сходная. - Неплохо,- улыбнулся Степной ("Фарфор!" - позавидовал Сошкин).- Усложним задачу: например, они пожелают, чтобы герой ИЗОБРЕЛ новую пытку... - Да-да-да! - тараторил Сошкин.- Он, конечно, отказывается, но ведь... убьют же? - Убьют,- уверенно кивнул Степной.- Вот здесь-то мы и добираемся до настоящей литературы. Внутренний конфликт - это шикарно! Положим, герой, прокрутив в уме все известные ему пытки, неожиданно придумывает новую, да такую лютую... - Что поседеет от ужаса! - Вот вам и Гамлет - давать или не давать... В общем, идея неплохая, мне нравится. Додумывайте финал, шлифуйте стилистику и тотчас ко мне. Я буду ждать вас три дня, до вечера. А пока у меня есть дела в этом городе... Вот тогда Сошкин и спросил, робко улыбаясь: - А сколько по расценкам гонорар... если того... ну, вдруг... И расслышав ответ, чуть не стравил наружу - "СКОКА?!" Домой Сошкин мчался окрыленно - мимо клуба, мимо бара, мимо школы, мимо лужи, сквозь зеленый вихрь, задравший ветле подолы, в коммуналку, прямо по скользким яблокам, щедро гниющим у подъезда...

"...Патриотов не ел уже четыре дня..." - Да чтоб ты сдох! -Сошкин огрел кулаком исписанный лист.- Как же они тебя кормить-то будут, если ты недоступен в яйцевыпуклом поле? Вымарал. Подумал и записал то же самое. "...не ел уже четыре дня. Ужасные муки изводили его внутренности..." От геройских потрохов едко повеяло чесноком Марьиных котлет. Сошкин сглотнул слюну и понял, что звереет. Ему приходилось туго. Что такое проза? Жалкая промокашка действительности... Сошкин сам не ел три дня, причем в однопытку боролся с ухабами своего уровня (жирно меченными Степным), с набегами "бэ-у" (дважды), с клокочущим шумоваром коммуналки (вату в уши), с икотой сухомятной, с комарами, с эргофобией и задушевными сиренами "полторых штук за лист"... Ради "коренного" он взял в долг три отгула. Мысль об отработке душила как астма. Неопреодолимо хотелось напиться... Иногда паразиты угомонялись. Вконец умученный, в скупые часы перемирий, распяв себя на диване, Сошкин суетливо отдавался сверхзадаче произведения: "Чтобы выпестовать добро в сердцах, мало показывать читателю ужас тоталитарного строя... Весь Достоевский и том, что палач, по идее, живет в каждом из нас... Поэтому Патриотов - рядовой человек, один из миллионов. Он изобретает пытку, но, конечно же, держит ее в тайне... Или не держит? Ведь на Земле о слабине не дознаются. Вернется себе тихонечко - к деткам, на службу... И ежели я не напишу рассказ, от которого шерсть дыбом - грош цена мне как писателю. Страх должен убить в читателе персонального палача! У-у-х-х, какая вещуга зреет! Не иначе..." Сошкин вскочил, растолкал своего Патриотова, и они, обнявшись, заковыляли вдоль вязкой канвы... "...и в конце концов измученный, изверившийся в своем спасении Патриотов поднял черные от бессонницы глаза и вздрогнул. По вискам, будто облитым жидким гелием, разлилась седина... Патриотов придумал ее! И от жути собственной фантазии - осивел..." В этом месте Сошкин осадил. "Все пойдет прахом, - тоскливо оборвалось в груди,- ведь слабо мне, ублюдку, порядочную пытку сочинить. От которой поседеть-то не грех! Без пытки рассказ все равно что котлета без чесно... тьфу!.." Городок вместе с Землей давно уже повернулся лицом в подушку. Небо зевнуло, выдохнуло звезды, да так и застыло, изумленное... Покойно сопели все: Марья, Крот, соседская сука, фантазия Сошкина... - Кр-р-ретин... - мучительно скрежетал Сошкин, будто горячую картошку, перебрасывая виски из ладони в ладонь. Скрытная память уже кололась на показания: жертве привязывают котелок с крысой. Она выгрызает тоннель сквозь живое тело... Филиппинская казнь, отмененная за бесчеловечность,- приговоренный, сидя на электрическом стуле, выбирает одну кнопку из сотни (контакт-неконтакт, нечто вроде "русской рулетки"). И так в течение месяца, если повезет... Но все это было не то, не то, не то! Звездный час озаряет человека только раз в жизни. И понимал Сошкин, ой как понимал - уедет Степной без "коренного", никакие Васи не спасут более районного писателя. Быт раздавит его как клопа. И мерещился Степной пучеглазый, глубоководный - улетающий в небеса, в укоризне тряся головою... Утро стелило свой саван над городом. Сошкин выстудил голову под краном, отряхнулся и мертвой хваткой впился в сюжет. Коченел, представляя: сырой мешок каземата... крысы, слякоть, все эти дела... вот он, палач (почему бы и нет?) - в черной униформе, в ожидании клиента справляет маникюр... улыбается фарфо... фиолетовой улыбкой... подле, на хирургическом столике, зловещие инструменты... скрипит, нет... зловеще скрипит дверь - вводят допрашиваемого... Сошкин, боясь раструсить начинание, перебрался на диван. ...вводят допрашиваемого... кого?.. Крота? (Сошкин питал неприязнь к председателю; но не до такой же степени!)... Марью? Бред... Лучшей пыткой для нее будет его публикация... Степной? Но-но!.. Щипцы в жаровне - до белого каления, разумеется... испанский сапог... И тут в камеру вводят... вводят... И тут Сошкин чуть не выронил ножницы. ПОТОМУ ЧТО В КАМЕРУ ВВЕЛИ СОШКИНА!!! - Ну я сейчас тебе устрою, бездарь... - прошипел Автор и приступил к экзекуции. ...Он пробудился к вечеру. На полу. Вскочил, оглушенно тараща глаза. - Сбежал?! -закричал в отчаянии. - Гад!!! Он стоял, пошатываясь, не в силах понять, куда исчезли инструменты, куда подевалось мокрое визгливое существо, признавшееся, наконец, во всем подряд... Сел на растерзанную постель. Пошарил крючок на кадыке - застегнуть ворот френча и... окончательно проснулся. - О-х-х-х...- повело его как с похмелья. Память уже пятилась, жадно сглатывая тускнеющий жар сновидения. Хищно разинулись зрачки. Сошкин вскочил, объятый дрожью, истово рубя кулаком воздух. - Есть! Есть! Есть!-взвизгнул он возбужденно. Метнулся к письменному столу. Отшвырнув черновик, сунул три закладки, пошел тарахтеть - взахлеб, набело, пересыпая мелким, словно толченое стекло, смехом... Он самолично придумал свежую, настоящую, изуверскую, жуткую как... как самое жуткое... ОН ПРИДУМАЛ! Сошкин, машинка, страницы, топот пальцев - все это походило на аврал в прачечной: каретка металась от звонка до звонка, выжимая отстиранные деяния автора... А когда вылетела последняя простыня, Сошкина ошпарило: сегодня заканчивался срок, предоставленный Степным. Сошкин вместе с копиркой выдрал листы и рванул в коридор, летел с крыльца прямо в зажмурившийся вечер. Тень размахнулась и пошла наворачивать вокруг бегущего Сошкина. Фонари строчили рядом, выхватывая школу, лужу, пивбар, фан-клуб... Здесь Сошкина потянуло к дверям. - На вот, почитай...- вплетая гордость в одышку, буркнул Сошкин и м-игом настебал из пачки один комплект. - Ты куда? -опешил Вася Крот. Но Сошкин уже мчал дальше. Навстречу катастрофе... - Степной больше не проживает,- сказали в гостинице. Сошкин чуть не плакал, медленно приближаясь к фан-клубу, а за спиной таяли все некупленные свободы, все башни слоновой кости... "Ну и садюга же я! - содрогаясь, вспоминал Сошкин собственное изобретение. - Мне бы не в писатели, а в заплечных дел мастера... Прямо талант! И ведь не осивел - возрадовался..." И в следующее мгновение оцепенел от страшной мысли. А рука уже тянулась в карман, тыкалась мимо, дура, и не находила, не находила... Сошкин выругался и побежал к Васе. - Прочел? - и бледный, страшный пошел на председателя. - Только начал... - виновато проблеял Вася. Ему можно было верить - рядом лежала книжица, что-то из "хард-фикшн" - ее Вася неловко скрадывал локтем. Сошкин, сопя, отнял экземпляр и присовокупил к остальному. - Сошкин, да что с тобой?! - Тогда давай спички. Рассказ он сжег прямо у крыльца - экземпляр в экземпляр, дотла - радостно грея руки и счастливо щурясь от дыма. А пепел развеял по ветру... Впервые он чувствовал себя так свободно. Шел, насвистывая, с каждым шагом заново влюбляясь в свой город, в луноокие лужи, в глупую Марью, в свою непутевую жизнь. А в теплых потоках, вместе с пеплом, улетал его ужас. И уж никто на этом свете не узнает о новой пытке, не использует по назначению. По прямому назначению... Коммуналка спала мертвым сном. Сошкин унял лихой стэп и, прокравшись к своей двери, замер, пораженный. В его комнате кто-то приглушенно чертыхался. Не ведая, что творит, Сошкин рванул дверь на себя... Вся комната белела от разбросанных рукописей. А в лунном нимбе застыл Степной - с черновиком последнего рассказа. - Где, где, где ОНА?! - гневно взорвался издатель, обернувшись.- Где, я спрашиваю!!! И топнул кованым сапогом. На Степном, как литая, сидела черная униформа, а оскаленный рот пылал страшным фиолетовым огнем. Как школьные чернила.