Мария Фомальгаут - Летящие в сны

А вот сейчас и не хотелось. Совсем. Даже обидно как-то, вот оно всё лежит, бери не хочу, и смотришь на белоснежные планшетники, и думаешь про себя – ну и что?

Ближе к утру в небе появились другие шары, много, много, я уже понял – что-то замышляется. Раньше жалел, что не могу выйти на улицу, теперь радовался, что никто не проникнет сюда, внутрь, комплекс закрыт намертво.

К полудню начали стрелять. Сначала робко, неуверенно, с одной стороны, с другой, дуплетом – с третьей, потом сильнее, сильнее, чаще, огненными лучами, лучами, стальные шары пытались пробить обшивку друг друга. к вечеру один из шаров раскололся, вот я и увидел, что было внутри, лучше бы я этого не видел, обожженные тела людей, или тех, кто когда-то был людьми, а теперь превратились во что-то опутанное проводами, сенсорно-интернетное, с чувствительными экранами. Помню человека, кажется, женщину, которая закрыла собой плоский экран, почему-то мне показалось, что это было её дитя…

Уже в который раз хотелось всё бросить и уйти. Я мог сделать это в любую минуту. И не делал, всё-таки подписывал договор, все-таки сам согласился сидеть здесь безвылазно, смотреть на то, что снаружи. И еще одно не давало вернуться раньше времени, подленькая такая мыслишечка, а вдруг не получится, а вдруг нет никакого пути назад, только вперед… и нет уже никакого назад…

Где-то через полчаса шаров не стало, вместо них земля покрылась входами в подземное царство, и опять было до черта обидно, опять я ничего не вижу, опять что-то показывают там – не для меня. Оставалось смотреть на солнце, на огненную дугу в небе, которая то появлялась, то сменялась короткой тьмой. Раньше видеть не мог это мелькание, теперь привык, такая скотина человек, ко всему привыкает.

Вечером добрался-таки до овощей, больше ничего не осталось. Я уже и забыл толком, как это – чистить картошку, бросать в холодную воду, смотреть, как закипает…

А за окном закипали страсти. Готовилось что-то грандиозное, великое, что-то, перед чем все войны человечества казались детской забавой. Подземные бункеры исчезали один за другим, на их месте оставались чёрные воронки, у которых, казалось, не было дна. Само небо стало каким-то другим, грязно-лиловым, темнело с каждым часом, с каждым взрывом, хотелось заорать во все горло, да что делаете, вы же так землю погубите, вы же так погубите все, все, все…

Они не слышали меня.

Не могли услышать.

Всё кончилось как-то быстро, слишком быстро, когда небо из лилового стало огненно-рыжим, земля разверзлась, проглатывая самое себя, комплекс задрожал, готовый обрушиться. Комплекс, про который мне клялись и божились, что он простоит вечно, потому что время в нем остановилось…

Последнее, что помню – со звоном разлетаются стекла, пол идет трещинами, то ли пол, то ли само пространство, огненно-рыжий воздух твердеет, даже не успеваю подумать, что за оружие они применили против самих себя…

– …нулся…

– Да мертвый он уже, мертвый!

– Ага, мертвый, а чего дышит тогда, все бы такие мертвые были!

– Глазами хлопает…

– И чего, глазами хлопает, у меня тоже свекруха глазами хлопала, когда из комы вышла… мозгов не осталось, только му да му… задолбалась уже за ней ходить, убью когда-нибудь…

– Арсюха, ты живой вообще, нет?

Вспоминаю. Это я Арсюха. Слишком долго не называли меня по имени,

Хлопаю губами, вспомнить бы еще, как говорить, не говорил я тоже слишком долго…

– Ва… ва…

– Чего?

– Ва…

– Вафля? Ваза? Варенье?

Тьфу на вас, никакая не ваза и не варенье, вспоминаю, как это – говорить…

Растираю виски. Сидорчук продолжает перебирать слова на ва, уймись уже, уймись, пока я тебя не пришиб…

– Жив?

– Н-ну.

– Чего? Видел?

– Да чего вы на него налетели все, как мухи, блин, на мед, дайте уже прийти в себя человеку!

Прихожу в себя. Даже не говорю, что мухи летят не на мёд, а на другое что. Вспоминаю, кто я и что я, вспоминается с трудом.

Гром среди ясного неба.

Вспоминаю. То, что было там. Вернее, не так. То, что будет. две тысячи трехсотый год, плюс-минус десять лет. лиловое небо, ставшее огненно-рыжим. Мир, погубивший сам себя.

Кофе. Я уже и забыл, как это, когда кофе. Там, в комплексе кофе кончился слишком быстро.

– Ну что… – Сидорчук с надеждой смотрит на меня, так бы и проглотил, – видели что? Видели?

Еле выжимаю из себя:

– Нет.

Ну не смотрит на меня так, не смотри, ты еще заплачь…

– Что… совсем ничего?

– Ничего… дымка такая тёмная за окном… муть такая… и всё.

– Вот черт… третий уже.

– Чего третий?

Сидорчук смотрит на меня как на врага народа, будто это я виноват, что ничего не было.

– Те двое то же сказали…

Киваю. Прекрасно понимаю тех двоих. Которые тоже сидели в маркетах, только в других. Которые сказали – ничего не видели. Есть вещи, о которых лучше не знать. Не говорить.

Проездом в нашем городе… или как?

Смотрю на дамочку. С надеждой. Ну только попробуй меня послать далеко и надолго, уже не знаю, что я с тобой сделаю… ничего я с тобой не сделаю. не знаю, что с собой сделаю… тоже ничего не сделаю. у других как-то получается. У меня нет.

Смотрит на меня, в глазах жидкий азот.

– Проездом.

– Из Парижа, наверное?

Чувствую себя полным идиотом. Мужики говорят, такие фразы помогают. Я даже знаю, для чего помогают, чтобы почувствовать себя идиотом.

Дамочка хочет отвернуться, в последнюю минуту смотрит на меня пристально:

– Эксперимент «Комплекс»?

– А?

– Комплекс?

– Комплекс, комплекс, что за комплекс… будто прошибает током, ну конечно…

– Это… объявление было… требуются добровольцы для реалити-шоу…

Она подхватывает:

– Вот-вот, а потом посадили в торговый комплекс, отправили… – тычет рукой вперед, будто пытается показать будущее.

Вот-вот…

Дамочка оживляется, испаряется жидкий азот.

– Да пойдемте, с мужем познакомлю…

Понимаю намек.

– А-а… спасибо, я пошел.

– Да я серьезно, что вы так, он ведь тоже там был… смотрел… в будущее…

Худой мужчина с проседью жмет мне руку, ну давайте по маленькой за встречу, а то к нам подниметесь, в номер, вспомним, как это было, а то столько видели, рассказать некому…

В номере откупориваем что-то виноградное скольки-то летней выдержки, пьем, зав нас с вами, за черт с ними, всё такое. А дальше нужно вспоминать. Выговориться. Обязательно. Потому что такие вещи нельзя держать в себе, в памяти, такие вещи нельзя прятать слишком долго…

Они оба – и Оксана, и Игорь – смотрят на меня, и понимаю, что хочу не хочу, а начинать придется мне, вспоминать, выжимать из себя по каплям…

– Жуть такая…

Говорю, сам пугаюсь своего голоса.

– Вообще жуть… я так и не понял, что это за блоки были… ну, которые на месте высоток…