Лааль Джандосова - Арвеарт. Верона и Лээст. Том I

– Ну здравствуйте! Я вас заждался, фройляйн! Не желаете выпить шампанского?!

На фальшбортах по нижнему уровню вдруг засияли фонарики. Лээст, увидев сразу, что Джина сидит в одиночестве, посмотрел на альтернативщиков – тех, что держались группами, встал и сказал Маклохлану:

– Оставайся на месте, пожалуйста.

«Проклятье!..» – подумал Джошуа, узрев как проректор решительно, после расспросов Джины, идёт на корму трёхмачтовика, всё ещё затемнённую, быстро взбегает по трапу и исчезает за парусом. Сам Лээст, в душе понимавший, по каким примерно причинам Верона, оставив Джину, оказалась на верхней палубе, увидел совсем иное – вопреки своим ожиданиям. Верона была не одна там. Она находилась в компании эртаона второго уровня и плакала, громко всхлипывая, а эртаон утешал её. Эртебран, потрясённый увиденным, просто застыл на месте и услышал секундой позже:

– Малышка, ну всё, успокаивайся. Экдор Эртебран подошёл к нам. Мне нужно с ним поздороваться.

«Бог мой, – подумал Лээст, – так это – Джон, получается…» Верона ступила в сторону, растирая слёзы ладонями, а Джон, со словами: «Пожалуйста, экдор Эртебран, без формальностей!» – успел подойти к проректору и предупредить приветствие:

– Простых поклонов достаточно! – добавил он в пояснение и поклонился первым, не ломая каноны с нормами, а распределяя позиции – как раз в соответствии с этикой.

Поклонившись ответным образом, Эртебран произнёс: «Простите меня. Великий Экдор, вы знаете… вы позволите мне спросить у вас?»

– Да, – сказал Джон, – конечно же! – и минуты четыре примерно делился с экдором проректором существенной информацией, но не вслух, а мысленным образом.

Пока они разговаривали, Верона, глядя на море, что мерцало лунными бликами, подумала: «Что я испытываю? Я успела влюбиться в Лээста, а Джон… я не знаю… я чувствую, что он мне – как брат скорее. Я буду с ним счастлива в будущем? Сомневаюсь, с таким отношением…»

Лээст и Джон тем временем завершили своё общение двумя коротими фразами, что были уже озвучены:

– Надеюсь, – сказал проректор. – Вам известна моя позиция.

– Экдор Эртебран, поверьте, вам не о чем беспокоиться!

На этом они простились – теперь уже не поклонами, а крепким рукопожатием. Лээст сошёл по трапу, быстро дошёл до Джины, что буквально тряслась от ужаса, успокоил её по возможности, а затем направился к Джошуа, курившему в ожидании.

– Всё в порядке, – сказал он, приблизившись. – Пошли посидим с семикурсниками.

Свежий ветер усилился. Джон, возвратившись к Вероне, снял с себя шлем с эртафраззом и положил их на палубу, после чего улыбнулся и спросил:

– Ну что, инфузория? Больше уже не сердишься? Скажешь мне что-нибудь ласковое?

Верона – померкшим взглядом – посмотрела сперва в лицо его – мужественное – прекрасное, но лишённое той притягательности, что отличала проректорское, затем посмотрела на руки, украшенные браслетами, кинула взгляд на пояс – широкий, блестящий, с ножнами, и наконец ответила:

– Нет, экдор, я не думаю. И, кроме того, я не думаю, что с вами я буду счастлива, как вы на это рассчитываете.

Джон покивал с согласием:

– Ты знаешь, на что я рассчитываю? Ты можешь сказать заранее? Определиться с будущим, ещё не прожив настоящее?

Ветер стих до умеренного. Верона, резким движением, опять повернулась к морю и, сжав ладонями планшир, просто сказала мысленно:

– Джон, прошу вас, простите меня. Ведь вы же всё понимаете. Вы знаете, что я чувствую. Мне имеет смысл оправдываться?

Джон приблизился к ней вплотную и произнёс: «Я ждал тебя. Ждал твоего рождения. Ждал его тысячелетиями, и ждал этой встречи… сегодняшней… чтобы сказать тебе главное. А что до того, что ты чувствуешь… твоё ко мне отношение… я это всё контролирую. Вынужден контролировать, иначе ты можешь не справиться. Так же, как в случае с Лээстом… Маклохлан не преувеличивал».

– Не верю, – сказала Верона.

– Не веришь? Хочешь проверить? Хорошо. Повернись, пожалуйста.

Она повернулась медленно. В следующую секунду её сердце запнулось, дрогнув. Тошнота подкатила к горлу – страшная – обволакивающая. В глазах замелькали пятна – зелёные и оранжевые, а палуба под ногами закачалась и стала проваливаться. Джон – прекрасный – немыслимо – до слёз, до потери сознания, до остановки дыхания – до осознания истины – той, что теперь обрушивалась – подминала её сознание, подхватил её тело – безвольное, и стал покрывать поцелуями лицо её – запрокинувшееся, и шею – тёплую, тонкую, наслаждаясь её состоянием этих первых секунд любви к нему.

Звёзды на тёмном небе загорелись гораздо ярче, что заметила только Джина, подумавшая: «О боже мой! У меня уже галлюцинации!»

* * *

Верона, едва придя в себя, увидела ковш Медведицы – опрокинутый в небо – серебряный, и прошептала: «Вы помните? Мы сидели в саду, под яблоней, и звёзды были такие же…» Джон приподнял её в воздух, усадил – тихонечко ахнувшую – на край летящего Парусника и встал к ней предельно близко – между её коленями, раскрытыми в обе стороны:

– Конечно, помню, Малышка. Я тогда прочитал тебе Фроста, но он тебе не понравился.

Она, ощущая бездну, внутренне сжалась от ужаса, обхватила его за шею и одновременно почувствовала, как руки его смыкаются – кольцом у неё на талии. Долго – предельно долго – они, без слов, без улыбок, смотрели в глаза друг другу, вплоть до её признания:

– Это разные чувства, поверьте мне… к вам, и к экдору проректору.

Джон улыбнулся:

– Знаю. И разными и останутся.

– А папа? То, что я думала, когда уже встретилась с Марвенсеном… Я его оскорбила… Он знает, что я раскаиваюсь?

– Конечно знает, Малышка. Запомни самое главное. Ты для него являешься основной в его жизни ценностью. Он любит тебя настолько, что мне просто не с чем сравнивать. Больше всего на свете. Он умрёт за тебя, не задумываясь. Я тебя не обманываю.

Верона по-детски всхлипнула и закрыла лицо ладонями, а Джон ещё крепче обнял её, осторожно спустил палубу и добавил: «Вы скоро с ним встретитесь…»

Джина в эти минуты нервно курила Vogue , Лээст думал о прошлом, а Джошуа думал о будущем – безысходном в его представлении.

Джимми, совсем заскучавший, решил, что пора развлечься и тихо полез по вантам, уходящим наверх, к грот-мачте, пользуясь тем обстоятельством, что Эртебран с Маклохланом сместились на бак фрегата – для общения со старшекурсниками. Аримани – в компании Томаса и Эамона Маккафрея – начал играть на флейте один из этюдов Бетховена, ожидая с большим нетерпением прибытия в Академию, где, по его подсчётам, должны уже были собраться остальные студенты Коаскиерса – арвеартского происхождения. Томас, под звуки флейты, испытал прилив меланхолии, окрашенный ярче обычного образами Вероны, а Эамон украдкой принялся за сладкую булочку и то и дело позёвывал, так как совсем не выспался.