Эдвард Даль - Игра с отражениями (оборванная исповедь)

А дальше пошло лавиной.

Очень скоро у меня наступила своеобразная «слепота»: я перестал замечать любых других женщин, кроме Дианы. Все мои подружки, с которыми раньше я с удовольствием поддерживал отношения той или иной интенсивности и близости, вдруг перестали меня интересовать. Да и времени у меня на них не оставалось – всё забрала себе Диана. Всякий день, едва разделавшись с работой (никогда не бывшей для меня священной коровой), я летел на встречу с той, которая вдруг заняла все мои мысли и вобрала в себя все мои желания. Я сам не ожидал, что способен на такие порывы, но сопротивляться им или как-то притормаживать себя не собирался. Меня захлестнуло такое сногосшибательное, такое пьянящее ощущение полноты жизни и остроты чувств, которых я никогда не испытывал и которые ни за что не хотел бы променять на прежнее спокойствие и рахитичные краски рассудочного существования. Я определённо сел на некую эмоциональную иглу и всё время рвался получить новую дозу своего зелья, имевшего точное имя – Диана.

С утра до вечера мои мысли были заняты ею. Это мешало работе, сплошь и рядом нарушало привычные связи с моими родственниками и друзьями, изменяло многие, казавшиеся раньше незыблемыми алгоритмы моего быта… А я не видел в том ничего ненормального или тревожного. Всё представлялось мне не только вполне естественным, но и должным.

Насколько я могу сейчас об этом судить, Диана отвечала мне полной взаимностью. Во всяком случае, я не в состоянии вспомнить в наших отношениях ничего, что позволило бы в этом хоть на йоту усомниться.

Мы оба погрузились в мир, состоявший только из нас двоих, а вся остальная вселенная существовала лишь как фон, только отчасти досаждавший необходимостью контактировать с ним для удовлетворения материальных потребностей, а в остальном поставлявший одни удовольствия.

Это был род болезни – любовная горячка необыкновенной силы и длительности. Я дошёл до такой степени бесчувственности ко всему, выходившему за рамки моих отношений с Дианой, что почти не заметил того, что по всем понятиям должно было бы повергнуть меня в горе. Я имею в виду смерть отца.

Ему досталось то самое, о чём он (если, конечно, не лукавил) говорил, как об идеальном финале. Мгновенный, без видимых причин, предупреждений и предчувствий уход из жизни. Как-будто кто-то просто перебросил тумблер из одного положения в другое. Правда, случилось это, пожалуй, слишком рано. Шестьдесят с небольшим – не возраст для европейца.

Это произошло на совершенно рядовом собрании совета директоров нашей фирмы, во время обсуждения чисто технического, не требовавшего никакого напряжения или нервных затрат вопроса.

Как мне рассказали, во время небольшого перерыва секретарша принесла участникам кофе. За употреблением напитка между людьми, сидевшими у стола, начался какой-то лёгкий, не относящийся к делу разговор. Никто, собственно, и не заметил, в какой именно момент мой отец откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Никому в голову не пришло его потревожить, – каждый вправе расслабляться и отдыхать на собственный вкус. Когда с кофе закончили и пришла пора вернуться к делу, безмятежный «сон» отца сначала даже вызвал у его коллег лёгкий приступ юмора, но, ко всеобщему ужасу, быстро выяснилось, что они уже некоторое время сидят за одним столом с мертвецом.

Кто-то там отважно попытался применить знания по оказанию первой помощи: искусственное дыхание, непрямой массаж сердца… всё такое… Прибывшие по срочному вызову медики для очистки совести тоже что-то делали при помощи приборов, которыми был набит реанимобиль, но всё бесполезно – не воскресили.

Я же был свиньёй до такой степени, что, при получении известия о трагическом событии первым испытанным мною чувством оказалась досада. Я переживал (представьте!) по поводу необходимости на несколько дней оставить Диану ради участия в похоронах.

Отец такого явно не заслуживал. Да, мы не были очень уж близки. Он представлял собою вполне делового человека, а после смерти моей матери, вообще, стал искать забвение от тоски в работе. Отсюда, наверное, и его скупость на ласки, и то, что я видел его дома значительно реже, чем бабушку или деда. Но я не могу сказать, что он меня не любил. Он заботился обо мне в меру того, как это сам понимал, полностью обеспечивал мои материальные потребности и даже в чём-то баловал… В общем, кроме любовного помешательства, никаких оправданий собственной чёрствости в той ситуации я для себя найти не могу.

Ещё хуже, что во время похорон я не мог отогнать от себя мысли о наследстве. Знаете, с одной стороны, – жуткий стыд, а, с другой, – осознание того, что примитивная жадность здесь не при чём. Возможность забросить к чёрту все заботы о хлебе насущном, все тяготившие меня задачи карьерного роста и на правах обеспеченного бездельника полностью раствориться в своей любви – вот, что я видел за моим новым финансовым положением. Никаких мыслей о необходимости приумножить достояние предков во имя самого приумножения либо для передачи его потомкам мне и в голову не приходило.

С быстротой, находившейся на грани приличий, отделавшись от всех этих печальных ритуалов – панихид, принятия соболезнований, кремации, траурного ужина и помещения урны с прахом в семейный колумбарий, – я перешёл к решению собственных финансовых вопросов, причём в том самом ключе, который наиболее отвечал моему новому представлению о должном характере жизни свободного и при этом любящего индивида (если такие понятия, вообще, совместимы). Любой по-настоящему деловой, да и просто благоразумный человек от моих действий должен был бы прийти в ужас. Оба нанятых мною адвоката (сам я ни с чем возиться не хотел, поскольку в основном был занят Дианой) и нудный старый нотариус, имевший дело с нашей семьёй, наверное, лет двадцать, только сокрушённо качали головами, будучи вынужденными выполнять мои распоряжения. Едва вступив в полные права наследника, я первым делом срочно и поэтому недорого продал принадлежавшую отцу долю в процветающей консалтинговой фирме, а также с наслаждением уволился из неё сам. Затем я избавился практически от всей недвижимости – нескольких перспективных земельных участков, домов, и квартир в разных концах Европы, в которые осторожный родитель вкладывался на «чёрный день». В итоге в моём распоряжении осталась вырученная от всех этих продаж наличность, которую я довольно бессистемно распихал по вкладам в десятке банков. Я пощадил только приобретённые ещё отцом несколько довольно значительных пакетов хорошо ликвидных акций каких-то нефтяных, газовых и высокотехнологичных компаний.