Михаил Боярский - Таинственный город Пропойск

Сумка теперь лежала на нижней полке шифоньера, лишив трусы, носки и майки привычного комфорта. Михал Иваныч благоразумно решил не упоминать о ней капитану с пистолетом и запасной обоймой в кобуре, разумно рассудив, что не его это полицейское дело, и еще небезосновательно предполагая, что груз представлял из себя деньги, которые Пашка зарабатывал в поте лица, кормя комаров и убегая от медведей извилистыми таежными тропами, и естественно попади «груз» к капитану, с ним можно было тихо попрощаться, чего Михал Иваныч ни как не мог допустить.

Считать устал Михал Иваныч к концу третьей сотни тысяч, он глянул на оставшееся содержимое, и сделал вывод, что еще осталось похоже столько же. Купюры были самого разного достоинства от десяток до тысячных, попадались даже по одному доллару, все неспачкованные, измятые, частью по краям оборванные, от некоторых пахло так, как будто их скрывали в самых дальних частях организма от лихих людей и от таможенной службы, редко проскальзывали евро, все больше двадцатки, Михал Иваныч нашел даже сто рублей, которые растрогано, отложил в сторонку.

Иван Иванович

Со своим компаньоном Иван Иваныч не один год побродил по Амурскому краю, по тайным таежным тропинкам, которые, как невидимая неискушенному глазу паутина, соединяли друг с другом ветхие жилища угрюмых золотодобытчиков, и выводили их на рынки сбыта, не без помощи Иван Иваныча, который в любой таежной глуши был, как у себя дома, и его друга и компаньона, большого босса, как его прозвали в стойбищах, Паши Веревкина.

А в один, язык не поворачивается сказать, прекрасный день Паша показал Иван Иванычу сумку наполненную купюрами и сказал, что двадцать процентов принадлежат ему, и теперь им обоим типа уже пора на покой… Иван Иваныч сел на пенек, закурил свою маленькую трубку, посмотрел туда далеко в распадок, где покрасневшее солнце кололось о верхушки сосен, и прослезился. Когда его, поздней осенью, голодный и наглый медведь загнал в болото, Ивана Иваныча прихватил ревматизм, да так, что ему не то, что ходить, – лежать было больно, Паша три месяца жил с ним в холодной избушке, которую зимою нужно было протапливать день и ночь, ухаживал за ним, как за родным отцом, даже спиртом растирал, а когда Пашу следующим летом укусил тигр, в то время, как тот помечал его территорию, они уже поменялись местами, и уже Иван Иваныч лечил Паше израненную ногу травяными компрессами и другими нанайскими примочками, ухаживал за ним, как за малым ребенком.

А сколько раз они спасали жизнь друг другу, уходили без потерь от превосходящих их огневой мощью конкурентов, делились последним сухарем и глотком спирта, они стали друг другу ближе, чем родные, хотя по нескольку дней могли молчать, находясь рядом, – суровая природа и опасности, сближают больше, чем слова… И вот теперь похоже пришло время расставаться, конечно Иван Иваныч, мог бы поехать с Пашей на Большую Землю, в города, где по дорогам ездят большие нарты на железных колесах, а летом можно ходить по улицам в трусах, но он и в Пропойске чувствовал себя не очень уютно, потому что дом его был тайге, где он мог заночевать в снегу, сварить суп из бурундука на еловой шишке, поймать лосося голыми руками, просто без суеты и шума сидеть у костра и задумчиво смотреть, как поднимается вверх пар от развешанных на кусте барбариса синеватых портянок, своими разводами напоминающих фотографию Сихотэ-Алиня, сделанную из космоса.

О деньгах Иван Иваныч и не думал, для закупки продовольствия и боеприпасов на сезон ему хватило бы и пары соболей, куда девать огромную сумму, которую ему предлагал Паша Веревкин, он даже и не предполагал. Дальше того, что бы загулять в «Пропойских вечерах» и купить новый карабин мысль не работала. Он тогда попросил Пашу забрать сумку и дать ему еще пару деньков подумать, после чего он почти сутки сидел в своей съемной комнатушке, размером с большой одноместный туалет и дымил потертой маленькой трубочкой, разглядывая позапрошлогодний календарь, наклеенный на коричневую стенку синей изолентой.

Его печальные размышления прервал Пашкин визит, тогда он ворвался, запыхавшийся, весь какой-то взъерошенный, озабоченный, и если бы Иван Иваныч плохо знал Пашу, то сказал бы еще и испуганный. Он сунул Иван Иванычу пару тысяч в американской валюте, настойчиво попросил его дождаться, потому как он летит на Большую Землю со всеми деньгами, потому что этого на сей момент требуют обстоятельства, вернется через пару месяцев, и отдаст ему причитающееся. Потом он достал из внутреннего кармана чекушку самогона, разлил содержимое в чайные стаканы, слегка уже покоричнивевшие от крепкой заварки, которое они выпили за один раз. Паша крепко обнял Иваныча, чуть сверкнул слезою, еще раз сказал: «Жди!» и побежал по главной пропойской улице, обгоняя запыхавшегося и ругающегося на китайском языке велорикшу Ваню.

Когда Иван Иваныч, глядя в окно, провожал взглядом, убегающего друга, ему почему-то пришло в голову подарить Ване на день рождения велотренажер.

Так как Паша сказал его дожидаться, то Иван Иваныч остался в городе, и не пошел бродить по Зейским болотам, и очень скоро убедился в том, что жизнь в Пропойске весьма дорогого стоит, именно в материальном смысле. Простой обед в заштатном городском ресторане «Пропойские вечера» стоил не меньше сороковки, да еще подлиза официант всегда выпрашивал десятку чаевых, каждый раз при этом, противным тонким голосом объясняя, Иван Иванычу, что «так у нас принято». Он, было, стал готовить кижучей на углях, но костер все время тушил дворник, заявляя, что «не положено огонь разводить, где не попадя», а тут еще предъявили счет за проживание в каморке, да такой, что Иван Иваныч, отдав все деньги, еще остался должен, в результате чего, его выгнали из помещения на улицу вместе с его скудными пожитками и дедовским копьем, с которым тот ходил когда-то на медведей, пока его не премировали хорошим ружьем, как победителя социалистического соревнования, среди охотников не обеспеченных огнестрельным оружием.

Таким образом, в славную когорту пропойских нищих, к которой по последней неофициальной переписи имело честь себя причислить четверть населения свободного города, влился еще один член, и его ей явно не хватало.

Завещание Павла

Завещание Михал Иваныч обнаружил на самом дне сумки, после того, как устал пересчитывать огромное количество денежных купюр. Впрочем, эту записку по форме нельзя было назвать завещанием, но именно в ней Павел Эдуардович Веревкин высказал свои пожелания о будущем распределении своих средств, а они, как оказалось, стали последней волей покойного, о чем он, похоже, не без оснований и подозревал. И вот содержание этого, с позволения сказать документа: