Сен Весто - ОТРАЖЕННЫЕ СУМЕРКИ. САГИ. Сборник научно-фантастических рассказов и повестей

Неспешно снявшись с места, множество ног, лап, копыт и конечностей, тихо цокая, шаркая и шурша, направились к лону новых мудрых решений, к большой жертвенной чаше.

ЯН ЦЗЯНЦЗЮНЬ. Позволено ли мне будет сделать к этим величественным сводам небольшое вступительное слово? Да коснется ветер разума их и то, что им предстоит сегодня вынести.

Поскольку других предложений не поступило, он продолжил.

– Как известно, мир возник из хаоса.

Все приготовились слушать. Выступающий сделал паузу, терпеливо ожидая, когда все займут свои места и перестанут галдеть. Многообещающее начало, прокомментировали сверху. Сдержанный гул стих.

– И хаос был подобен куриному яйцу. Но затем начало света образовало небо – и осознало себя как «ян»; и темное начало образовало землю – и осознало себя как «инь». И рос первопредок пресущего Пань-гу, и продолжалось так, пока он не умер. И когда он умер, труп его положил первооснову всего, что будет, и по образу его было сделано все, что есть. И стало дыхание его движением воздуха, и четыре конечности – четырьмя горизонтами, кровь – реками, один глаз стал солнцем, другой стал луной, голос его – громом, а плоть плодородной почвой. Пять частей тела – пятью священными горами, вены – дорогами, растительность – произрастанием трав и дерев, мозг в костях – жемчугом, пот – росой и дождем, что животворит сущее; и была плохой погода, когда было настроение его дурным; и превратились паразиты на нем в людей…

– Послушайте, уважаемый, – несколько раздраженно прервал его бог монотеизма, явно уже понявший, куда все идет, – как вас… Юньцзюнь… э…

«Янь», – подсказали с мест негромко. В рядах откашлялись.

– Ян Цзянцзюнь, – невозмутимо поправил выступающий.

– Все равно. Существует и иная версия относительно тех же событий. И она существенно отлична от предложенной вами.

Ян Цзянцзюнь с прежней невозмутимостью поклонился.

– Целиком согласен с тобой, мой собрат в мудрости. И целиком поддерживаю твое стремление смотреть на вещи шире и непредвзятым оком окидывать все возможные точки зрения и разумные мнения. Но истины они не отменяют.

– То есть как не меняют? А что они делают?

– С истиной ни они, ни что-либо иное под этим небом, равно как и под любым другим, ничего сделать не могут. В том и состоит великая суть Истины. Именно в силу этого мудрого закона природы, собрат мой, в мире все устроено с той разумностью, с коей оно устроено.

Оппоненту дискуссия явно нравилась все меньше и меньше.

– Версий может быть сколько угодно, но из них только одна может быть истиной…

Ян Цзянцзюнь поклонился вновь.

– Не могу не признать правдивость твоих слов и не согласиться с их мудростью, собрат мой. Даже если версий не будет совсем, истине это не повредит.

Бог монотеизма смотрел на него, как смотрят на что-то смутно знакомое, пытаясь определить, где он мог это раньше видеть. Он сказал со значением:

– Не истине вредят версии, но их истинности. Не имея света истинных версий, как найдем мы путь к ней?

Осторожным движением ладони и недоверчивым взглядом выступающий прервал собеседника.

– Правильно ли я тебя понял, о мой собрат в мудрости, – начал он медленно, словно вознамерившись босиком перебраться через минное поле, – что ты отрицаешь объективное наличие Истины, даже если ни одна из версий неистинна?

Бог монотеизма, осекшись вторично, сказал:

– Нет, я не отрицаю, что истина есть, даже если нет правильной версии…

Цзянцзюнь с видимым облегчением принял прежнюю осанку.

– Это хорошо. Это не может не вселять радость и не наполнять надеждой. А то есть мнение, что даже желание истины и чистая вера в истину еще нуждаются в оправданиях. Проблема ценности истины чужда вам, собрат мой, и это делает мой взгляд светлым. Так как же, о мой собрат в мудрости, имея перед собой истину и стоя в первозданном свете ее, ты можешь ее отрицать?

Оппонент сглотнул.

– Я не отрицаю истины. При условии, что она истина.

Ян Цзянцзюнь поклонился в третий раз. Прикрывая от полноты удовлетворения глаза, он покачал подбородком.

– Целиком поддерживаю твою позицию и всем сердцем ее понимаю. Ибо и Пань-гу, создавая мир, ошибочно разместил луну и солнце по одну сторону горизонта. Но тогда пришел государь и повелел все как надо. И нарисовал тогда Пань-гу на своей ладони иероглиф солнца и вытянул ее к горизонту и сказал так к солнцу: «Взойди». И взошло солнце. И нарисовал он на другой иероглиф луны и вытянул ее к горизонту и сказал так к луне: «Восстань». И восстала луна. И повторил он деление дня семь раз – и поделилось время…

– Я допускаю различные трактовки и иносказания, – прервал его бог монотеизма, – но как можно всерьез настаивать на заведомо абсурдном утверждении, что люди возникли из паразитирующих организмов на этом, как его… Допуская, что это не иносказание.

– Это иносказание не в большей мере, чем того допускает истина.

– Я допускаю, что человек – это паразит. Но когда вы уверенно заявляете о его происхождении из паразитирующих организмов…

Выступающий утомленно вздохнул.

– Хорошо, – сказал он. – Ваши предложения. Откуда, по-вашему, взялась, скажем, женщина?

– Из ребра, – ответил бог монотеизма. Он уже взял себя в руки, и теперь глаза его тоже вселяли уверенность.

Ян Цзянцзюнь смотрел на него несколько секунд с озадаченным видом.

– Из какого ребра?

– Из мужского ребра. По крайней мере согласно официальной версии.

Ян Цзянцзюнь недоверчиво следил за выражением лица собеседника.

– Это довольно смелое утверждение, – заметил он наконец осторожно.

– Зато оно лучше воспринимается на слух, – огрызнулся оппонент.

С мягкой укоризной проводив его слова, Цзянцзюнь сказал:

– Эстетическая сторона, конечно, не может не играть определенную роль. – Он помолчал. – Собрат мой. Если бы на усеянных невзгодами путях к истине мы ориентировались и искали бы только там, где красиво, мы бы и доныне пребывали от нее столь же далеко, как и Пань-гу от луны и солнца.

Оппонент не нашелся сразу что возразить на это ценное замечание, и тогда Цзянцзюнь продолжил:

– С этим, собратья, если позволите, я заканчиваю свое короткое вступительное слово – и да снизойдет на нас мудрость искать истину столь же далеко, сколь и красиво.

С поклоном сложив перед собой руки и касаясь их подбородком, выступавший скрылся с глаз.

Собравшиеся сидели, усваивая услышанное. После долгого молчания и сидения с портика поднялся Онурис.

ОНУРИС. У меня предложение общего плана. Что-то мы давно никого не наказывали.

Онурис сел, но поднялось другое эпическое создание, внушающее лицом еще более мрачные ожидания, которое было прервано Хозяином Дома Оем Иясе, выполнявшем сегодня обязанности верховного секретаря.