Эдвин Табб - Летать или бояться

Снаружи виднелись перемежающиеся огни световых горизонтов на конце крыла, бледные сполохи выхлопов, вылетающих из-под капота двигателя. «И вот он… на высоте шести тысяч метров над землей, заточенный в ревущую оболочку смерти, несущийся сквозь полярную ночь к…» – подумал Уилсон.

Вдали блеснула молния, осветив крыло самолета фальшивым дневным светом. Уилсона передернуло, он с трудом сглотнул. Начинается гроза? Мысль о дожде, густой облачности, о самолете, словно щепка, болтающемся в небесном море, была неприятна. Уилсон плохо переносил полеты. От избыточности движения ему становилось нехорошо. Может, принять еще несколько таблеток драмамина, чтобы успокоиться? Его место – естественно! – находилось рядом с аварийным выходом. А что, если дверь случайно откроется? Его засосет в нее и вытолкнет из самолета. Он представил себе, как с душераздирающим криком летит вниз.

Уилсон моргнул и тряхнул головой. Прижавшись к стеклу иллюминатора и уставившись вдаль, он почувствовал легкое покалывание в затылке. Не двигаясь, скосил взгляд. Он мог поклясться, что…

Вдруг его желудок болезненно сжался, взгляд устремился вперед. Что-то ползло по крылу самолета.

Уилсон ощутил тошнотворную дрожь в животе. Боже милостивый, неужели какая-то собака или кошка забралась на самолет перед взлетом и каким-то чудесным образом смогла удержаться на нем? От этой мысли его затошнило. Бедное животное с ума сойдет от страха. Но за что можно было зацепиться на гладкой, бешено обдуваемой поверхности крыла? Конечно же, это невозможно. Наверное, это просто птица или…

Снова вспыхнула молния, и Уилсон увидел, что это был человек.

Уилсон замер, не в состоянии пошевелиться. В оцепенении он наблюдал за черной фигурой, ползущей по крылу. Этого не может быть, звучал где-то внутри голос, окутанный множеством слоев ужаса, но Уилсон его не слышал. Он ощущал лишь, как титанически, на разрыв колотится его сердце, и видел лишь человека там, снаружи.

И вдруг, словно его окатили ледяной водой, последовала реакция: его мозг стал лихорадочно искать рациональное объяснение. Механик наземной службы из-за чудовищного недосмотра остался на крыле после взлета, и ему удалось удержаться, даже несмотря на ветер, сорвавший с него одежду, даже несмотря на разреженный воздух и температуру, близкую к точке замерзания.

Уилсон не дал себе времени на сомнения. Вскочив на ноги, он закричал:

– Стюардесса! Стюардесса! – Его голос разнесся по салону гулким звенящим эхом. Уилсон вонзил палец в кнопку вызова бортпроводника. – Стюардесса!

Она бежала по проходу, на лице ее была написана тревога, но, увидев выражение его лица, застыла на месте.

– Там человек! Человек! – кричал Уилсон.

– Что?! – Вокруг глаз стюардессы собрались морщинки.

– Посмотрите! Посмотрите! – Руки Уилсона дрожали. Он плюхнулся в кресло, указывая пальцем в иллюминатор. – Он ползет по…

Закончить он не смог, из его горла вырвался лишь какой-то треск: на крыле самолета никого не было.

Уилсон дрожал. Прежде чем обернуться, он некоторое время смотрел на отражение стюардессы в стекле иллюминатора. Озадаченное выражение не сходило с ее лица.

Наконец он повернулся и, взглянув на нее, увидел, что ее накрашенные губы полураскрыты, словно она собиралась что-то сказать, но передумала. Потом она закрыла рот, сглотнула и попыталась улыбнуться, на миг ее лицо разгладилось.

– Простите, – сказал Уилсон. – Наверное, это было что-то…

Он замолчал, словно уже закончил фразу. Девочка-подросток, сидевшая через проход, уставилась на него с сонным любопытством.

Стюардесса откашлялась.

– Принести вам что-нибудь? – спросила она.

– Стакан воды, – попросил Уилсон.

Стюардесса развернулась и двинулась по проходу.

Уилсон сделал глубокий вдох и отвернулся от внимательного взгляда девочки. Он чувствовал себя все так же, и это поразило его больше всего. Куда же делись видения, крики, сжимание висков, вырывание волос?

Он резко закрыл глаза. Там был человек, думал он. Там определенно был человек. Вот почему он так встревожился. И тем не менее его там быть не могло. В этом он отдавал себе полный отчет.

Не открывая глаз, Уилсон сидел, размышляя о том, что бы делала сейчас Жаклин, если бы была рядом. Молчала бы, онемев от ужаса? Или в своей более привычной манере порхала бы вокруг него, улыбалась, болтала, притворяясь, будто ничего не видела? И что подумали бы его сыновья? Уилсон почувствовал, как в груди у него зарождается рыдание. О господи…

– Ваша вода, сэр.

Резко дернувшись от неожиданности, Уилсон открыл глаза.

– Принести вам одеяло? – поинтересовалась стюардесса.

– Нет. – Он покачал головой и добавил: «Спасибо», сам удивляясь, почему так вежлив.

– Если вам что-нибудь понадобится, просто нажмите кнопку вызова.

Уилсон кивнул.

Не притронувшись к воде, он некоторое время спустя услышал за спиной приглушенные голоса стюардессы и одного из пассажиров. Уилсон напрягся от негодования, резко наклонился, постаравшись тем не менее не расплескать воду, вытащил из-под кресла сумку, достал из коробки со снотворным две пилюли и проглотил их, запив водой. Потом скомкал пластмассовый стаканчик и запихнул его в карман на спинке переднего кресла, после чего, не глядя, задернул шторку. Все, хватит. Одна галлюцинация – это еще не безумие.

Он перевернулся на правую сторону и постарался не замечать ритмичного подрагивания самолета. Забыть обо всем – это важнее всего. Не надо об этом думать. Неожиданно он почувствовал, как его губы складываются в кривую ухмылку. Что ж, по крайней мере, никто не сможет упрекнуть его в будничности виде́ния. Его галлюцинация была фантастически роскошной. Голый человек, ползущий по крылу «Дугласа» на высоте шести тысяч метров, – такая химера достойна благороднейшего из безумцев.

Юмористический настрой Уилсона, однако, быстро иссяк. Ему стало холодно. Все было так живо, так отчетливо! Как глаза могут видеть то, чего не существует? Как нечто, рожденное в мозгу, может заставить зрение столь реально работать на себя? Он не был в дурмане, в полубессознательном состоянии, и виде́ние не было бесформенным, призрачным. Оно было отчетливо трехмерным, точно таким же, как все, что он видел вокруг себя и что точно было реальным. Вот это-то и пугало больше всего. В той фигуре не было совершенно ничего призрачного. Он просто взглянул на крыло и…

Уилсон инстинктивно отдернул шторку.

В тот миг он не смог бы сказать, жив ли еще. У него было такое ощущение, словно все содержимое его живота и грудной клетки мгновенно и чудовищно вспучилось и протиснулось в горло и голову, перекрыв дыхание, выдавливая глаза изнутри. Стиснутое этой раздувшейся массой сердце пульсировало так, будто пыталось вырваться из своей оболочки. Уилсон замер, как парализованный.