Юрий Брайдер - Враг за Гималаями

— Ерундой всякой. — Лукошников стал разливать по кружкам спитой, жиденький чай. — Методами спасения космических экипажей, когда иными средствами их спасти невозможно.

— Это что имеется в виду? Катапультирование?

— Катапультирование, — кивнул Лукошников. — Только не тела, а, грех говорить, души. Считается, что вся человеческая личность записана вот здесь с помощью электрических сигналов. — Он постучал себя по макушке. — И вот когда никакой надежды на спасение не остается, специальный аппарат эти сигналы спишет, как адаптер списывает звуки с пластинки, и пошлет их на приемник, расположенный неподалеку — на космодроме, скажем, или на самолете сопровождения. Про это даже в газетах писали. Хотя идея, конечно, спорная — но раз финансирование идет, почему бы и не попробовать.

— Выходит, человек погибает, а его сознание в этом приемнике будет жить. Одно, без тела?

— Тело потом можно будет подобрать. Хоть обезьянье, хоть дельфинье. Лишь бы серого вещества хватало. — Он вновь постучал себя по голове, отозвавшейся глухим, деревянным звуком. — Да и человеческие тела найдутся. Мало ли у нас олигофренов всяких. Но пока это все так — смелые замыслы. Дальше опытов на крысах дело не идет.

— Вот вы говорите — финансирование… А откуда оно, интересно, поступает? Денег ведь на самое насущное не хватает.

— Люди говорят, что из Америки, от национального управления по аэронавтике. Там на точно такую же работу в сто раз больше придется истратить. Где американцу лазер подавай, наши надфилем справляются. Они испытателям бешеные деньги платят, а наши все сами на себе проверяют. Экономический фактор, едреный корень.

— Что только на белом свете делается! — пригорюнился Кондаков. — Нет, даром это издевательство над естеством не пройдет. Отомстит природа за себя, отомстит.

— Ну и бес с ней, — махнул рукой разомлевший от чая Лукошников. — Меня к тому времени уже на свете не будет.

— А где же ваша семья? — Кондаков оглянулся по сторонам, словно собираясь обнаружить до поры до времени скрывающихся родственников хозяина.

— Не интересуюсь даже, — отрезам тот. — У них своя жизнь, у меня своя.

— Бобылем-то, поди, невесело жить. Ни тебе стакан воды подать, ни спинку потереть… Нашли бы себе симпатию. Одиноких женщин сейчас хватает. А за вас. наверное, любая пойдет. Непьющий, хозяйственный и с деньгами.

— Моя симпатия сейчас косу точит да саван штопает. И иных уже не предвидится.

— Не надо прибедняться, Аскольд Тихонович. — вмешался в разговор Донцов. — Говорят, захаживали вы к одной дамочке, и неоднократно. — Он назвал адрес квартиры Таисии Мироновны.

— Ты говори, да не заговаривайся. — Лукошников смерил Донцова тяжелым взглядом. — Не знаю я ни улицы этой, ни дома такого. Не знаю и знать не хочу. А если тебя интересует кто-то, так прямо и спроси, без экивоков.

— Так и быть. Спрашиваю прямо. Бывали ли вы когда-нибудь по указанному мной адресу?

— Отвечаю прямо — нет.

— Хозяйка утверждает обратное.

— Это ее дело. Она, наверное, из той публики, которая раньше в нашей клинике мозги поправляла. Эти что угодно могут утверждать. Что соль сладкая, что снег черный, что заграница — выдумка, а все, что ни есть в мире — их бред.

— Тогда объясните мне, что означает этот символ? — Донцов предъявил снимок, на котором Таисия Мироновна опознала Лукошникова, случайно оказавшегося на фоне третьего корпуса.

— Не знаю.

— Зачем же тогда вы нарисовали его на проходной экспериментального бюро?

— Ты видел, как я его рисовал? Мало ли у нас всяких вахлаков, которые от безделья стены расписывают. Почему я за их мазню должен отвечать?

В ответах Лукошникова была определенная логика, а главное — непоколебимая уверенность в своей правоте. Безусловно, это был тертый калач. Загнать его в угол могли только неопровержимые факты.

— Этот документ вам знаком? — Донцов продемонстрировал фотокопию зашифрованного текста.

— Впервые вижу. — Фыркнул Лукошников.

— А что будет, если мы сравним отпечатки пальцев, оставленные здесь, с вашими собственными? — со стороны Донцова это уже был чистый блеф: на рукописи среди многих других имелись отпечатки пальцев какого-то неизвестного человека, но для идентификации они не годились в связи с плохим качеством.

— Ничего не будет. Умоетесь.

— Про закрытое акционерное общество «Теремок» вы слыхали? — Донцов решил пойти ва-банк.

— Не приходилось.

— Следовательно, никакого отношения к пропаже денег из его сейфа не имеете?

— Не имею, как и к пропаже вкладов населения в Сбербанке.

— Зато одна дама, которой вы симпатизируете, принимала в этом неблаговидном деле самое прямое участие. Я имею в виду «Теремок», а не Сбербанк.

— Передавай ей привет, хотя я и не знаю, про кого ты здесь толкуешь.

— В электропроводке разбираетесь?

— Допустим.

— В сигнализации тоже?

— Надо будет — разберусь.

— Сигнализацию в столовой психиатрической клиники не вы отключали?

— На фиг мне это. Всех собак на меня хотите повесить? Не выйдет.

— Вы по-прежнему продолжаете утверждать, что про убийство Олега Наметкина узнали только спустя пять дней непосредственно от меня?

— Так и было.

— В это трудно поверить. Вся клиника стояла на ушах.

— Не хочешь — не верь.

Ворон опять подал голос — требовательно и немелодично.

— На волю просится. — пояснил Лукошников. — Надоело ему тут с нами…

Он открыл форточку, и птица с криком канула во мрак, словно грешная душа, уносящаяся в преисподнюю.

Некоторое время Лукошников стоял у окна, опираясь на подоконник и глядя в ночь, потом повернулся, взял со стола остывший чайник и, не говоря ни слова, отправился на кухню.

— Куда вы, Аскольд Тихонович? — крикнул ему вослед Донцов. — Мы еще не закончили. Да и чая больше не хочется. Животы от воды раздуло.

Хозяин на эти слова даже ухом не повел. Было слышно, как он наполняет водой чайник, как зажигает газ, для чего-то хлопает дверцей духовки, звякает посудой.

— Не сбежит? — прошептал Кондаков.

— Вряд ли, — ответил Донцов. — Какой из него бегун в такие годы. Да и Цимбаларь внизу караулит.

— А с чего бы это ему речь отняло?

— Совесть, наверное, не на месте. Или просто время тянет.

Донцов и Кондаков сидели как на иголках, но вот наконец раздалось приближающееся шарканье старческих шагов. Гости вздохнули с облегчением, однако, как выяснилось — преждевременно.

Дверь, ведущая из единственной комнаты в прихожую, до этого приоткрытая, резко захлопнулась, и с той стороны щелкнул замок.

— Аскольд Тихонович, что это за глупые шутки! — возвысил голос Донцов, но ответом ему был только шум, обычно производимый человеком, спешно собирающимся в дорогу.