Брайан Олдисс - Освобожденный Франкенштейн

Перед выходящими на улицу воротами я замер. Позвякиванье сбруи, ленивое цоканье копыт о камень! Выглянув в щелку между створками ворот, я увидел, что у подъезда Франкенштейнов стоит лошадь, запряженная в фаэтон — так, мне кажется, назывались подобные открытые четырехколесные экипажи. Скорее всего, как раз лошадь и потревожила мой сон.

Я выскользнул на улицу и замер в тени, дожидаясь, что же произойдет.

Через мгновение рядом с домом замаячили две фигуры. Несколько приглушенных слов. Одна из фигур снова растворилась в темноте. Другая смело шагнула вперед, через боковую калитку вышла на улицу и забралась в фаэтон. Было темно, но у меня не оставалось никаких сомнений, что это — Виктор

Франкенштейн; тьма, в которой тонули все его движения, — до чего она ему шла!

Не успев толком устроиться внутри, он тут же нетерпеливо дернул за вожжи, окликнул лошадь, и они тронулись! Я перебежал улицу и, подпрыгнув, прицепился сбоку к фаэтону. Он потянулся за кнутом.

— Франкенштейн! Это я, Боденленд! Помните меня? Я должен с вами поговорить!

— Проклятье, это вы! Я думал что… ладно, не важно. Что, черт возьми, вам нужно — в столь поздний час?

— Я не замышляю ничего дурного. Мне просто надо поговорить с вами.

Я залез внутрь фаэтона и уселся рядом с ним. Он в ярости хлестнул лошадь.

— Неподходящий час для бесед. Я не хочу, чтобы меня здесь видели, понятно? Сойдете у Западных ворот.

— Вы никогда не хотели, чтобы вас видели, — и это часть вашей вины!

Из-за вашей неуловимости меня обвинили в убийстве. Вы это знали? Они засадили меня в вашу вонючую кутузку! Вы это знали? Вы предприняли хоть одну попытку, чтобы меня освободить?

Я был настроен на существенно более мирный лад, но меня рассердило все его поведение.

— У меня свои дела, Боденленд. Ваши меня не касаются. Люди убивают и людей убивают — так заведено испокон веку. И это тоже нужно изменить. Но я слишком занят, чтобы заниматься еще и вашими делами.

— Мои дела — это ваши дела, Виктор. Вам придется со мной смириться. Я знаю… знаю о чудовище, которое отравляет вашу жизнь!

До этого он погонял лошадь изо всех сил, но тут замедлил ее шаг и повернул бледный овал своего лица ко мне.

— Вы намекали на это в прошлый раз! Не думайте, что я не надеялся на эту тюрьму — что вас там сгноят заживо или, чего доброго, вздернут по обвинению в убийстве. Мне и без того хватает бед… Я обречен. Я работал только ради всеобщего блага, смиренно пытаясь продвинуть знания…

Как и в прошлый раз, он тут же переключился с вызывающей дерзости на защитную жалость к самому себе. Мы уже подъезжали к городским воротам. После потопа они разительно изменились. Огромные створки были сорваны с петель, так что теперь в любой час можно было беспрепятственно в них пройти. Мы промчались через них и очутились за городом. Франкенштейн даже не попытался меня высадить. Я более или менее разобрался в его чувствах. Ему было отчаянно нужно поговорить со мной, он нуждался во мне как в исповеднике, если не надеялся на мою активную помощь, но не видел, как прийти со мной к соглашению; его потребность довериться мне боролась с желанием меня отвергнуть. Припомнив те намеки на его взаимоотношения с Анри Клервалем и

Элизабет, свидетелем которых я нечаянно стал, я сообразил, что тем же конфликтом, вполне вероятно, помечены все его дружеские связи. Это рассуждение навело меня на мысль, что в отношениях с ним не стоит слишком сильно натягивать удила.

— Ваши благие намерения делают вам честь, Виктор, — и все же вы всегда бежите!

В коляске рядом с нами теснились корзины и ящики — он опять сбегал из дома.

— Я бегу зла этого мира. Я не могу взять вас с собой. Я должен ссадить вас.

— Прошу, позвольте мне остаться. Ничто не явится для меня потрясением, я ведь и так знаю, к чему все клонится. Разве вы не согласны, что мне лучше быть с вами, чем идти рассказывать правду Элизабет?

— Вы всего-навсего жалкий шантажист!

— Мою роль не отнесешь к выигрышным. Но она мне навязана, как навязана вам и ваша.

На это он ничего не сказал. Опять пошел легкий снежок, и мы не могли от него укрыться. Лошадь свернула на проселок, который тут же начал забирать вверх по холму. Ей приходилось тянуть изо всех сил, и Виктор принялся ее подбадривать. Вдвоем они намеревались осилить подъем. Мне оставалось только помалкивать.

Наконец мы добрались до самого верха. Пока мы тащились через рощицу неопрятных деревьев, лошадь вдруг испуганно шарахнулась в сторону и, заржав, встала между оглоблями на дыбы, так что нас отбросило назад.

— Проклятье! — вскричал Франкенштейн, взмахнув кнутом куда-то вбок.

Затем он хлестнул лошадь, и мы рванулись внеред. — Вы видели его? Где я, там и оно! Оно преследует меня!

— Я ничего не видел!

— Нечеловеческая, отвратительная тварь! От него валил пар! Даже эта стужа не в состоянии его смирить. Он преуспевает во всем, что мерзко человеку.

Тропа, по которой мы ехали, вела к башне, тускло просвечивавшей сквозь ночь и снег. Франкенштейн срыгнул с повозки и повел лошадь в поводу через развалины наружных стен, пока мы не оказались у самого подножия башни.

Приглядевшись, я разобрал, что по форме она представляла собою цилиндр.

Позади к ней примыкало какое-то квадратное строение, уродливая постройка с единственным узким зарешеченным окном возле огромных двойных дверей. В эти-то двери и заколотил в нетерпении Франкенштейн, так что эхо далеко разнеслось в ночном воздухе. Я обнаружил, что оглядываюсь по сторонам в поисках пышущих паром чужаков.

Двери наконец открылись, и появился человек с застекленным фонарем.

Мы быстро юркнули внутрь — лошадь, повозка, груз… Человек тут же захлопнул за нами двери, задвинул тяжелый засов.

— Помоги мне с поклажей, Йет, — распорядился Франкенштейн.

Обладателем этого имени оказался крупный, кряжистый мужчина, нескладно скроенный, но очень мускулистый. Его торчащий из несвежего шарфа череп был столь мал, что черты лица, казалось, на нем не умещались; еще более усугубляла комический эффект его лысина, а губы были такими толстыми, что верхняя цеплялась за кончик носа, и такими широкими, что уголки рта терялись среди бакенбард. Он ничего не говорил, только вращал глазами, вытаскивая пожитки Франкенштейна из фаэтона. Потом отправился распрягать лошадь.

— Займешься этим позже. Первым делом отнеси все это наверх, слышишь?

Франкенштейн направился вперед, и я пристроился следом за ним.

Последним шел Йет, взваливший себе на плечо ящик. Безо всяких слов я понимал, что добрался наконец до тайной лаборатории Виктора Франкенштейна!

Мы взбирались по башенной лестнице. Горел яркий свет. Те несколько окон, которые мы миновали, были плотно занавешены, чтобы свет не пробивался наружу. Первый этаж: заполняли машины, особенно бросался в глаза паровой двигатель с колеблющимся балансиром. Он приводил в движение целый ряд меньших устройств, поблескивавших медными катушками. Только позже, когда мне выпал шанс к ним присмотреться, я сообразил, что эти приспособления снабжали башню электричеством. Движимые паром поршни поворачивали подковообразные магниты, вращавшиеся внутри катушек, производя переменный ток. Хотя в этой области мои исторические познания заметно хромали, я был уверен, что здесь, как и во всем остальном, Виктор на несколько десятилетий опережал свое время.