Брайан Олдисс - Освобожденный Франкенштейн

На следующем этаже размещалась комната, где он жил. Здесь он и велел мне оставаться, заявив, что выше находится только лаборатория, в которую он не хочет, чтобы я заходил. Пока он ушел отдавать распоряжения Йету, я огляделся вокруг.

Его комната ничем особо не выделялась. Среди мешанины коробок и бумаг я заметил несколько довольно привлекательных предметов обстановки — письменный стол и резную кровать с пологом. В стороне притулилась импровизированная кухонька, частично отделенная от остальной части комнаты расшитым занавесом — вероятно, уступка мирской стороне его жизни. Я воспользовался случаем, чтобы осмотреть один из электрических светильников.

Это оказалась дуговая лампа с параллельно соединенными вертикальными угольными электродами, благодаря переменности тока они наверняка изнашивались в равной степени. Лампа была заключена в матовый стеклянный шар, рассеивавший ее лучи.

Мое внимание привлекли книги Виктора. Тут стояли старинные, переплетенные в телячью кожу тома Серапиона, Корнелия Агриппы и Парацельса, много книг по алхимии. Но намного больше было совсем новых изданий по химии, электричеству, гальванизму и натурфилософии. Среди неизвестных мне имен континентальных ученых, таких, например, как Вальдман и Кремпе, я с интересом обнаружил и британцев, в частности Джозефа Пристли, представленного своей «Историей электричества» 1767 года, и Эразма Дарвина с его «Ботаническим садом», «Фитологией» и «Храмом природы». Многие книги лежали открытыми, как попало разбросанные там и тут, на их полях мне были видны пометы Франкенштейна.

Я поднял коробку с письмами и начал проглядывать их; за этим занятием меня и застал вернувшийся сверху Франкенштейн. Я сказал:

— У вас здесь недурная библиотека.

— В эту башню я перенес все необходимое. Это единственное место, где я могу пребывать в уединении и без помех предаваться своей работе. У вас в руках письма великого Генри Кавендиша. К сожалению, он ныне мертв, а как много он знал об электричестве! Хотел бы я иметь его мозги. Не знаю, почему он так и не потрудился обнародовать свои познания, разве что как аристократ он, чего доброго, считал ниже своего достоинства публиковаться в печати. Мы переписывались, и именно ему я обязан практически всеми своими знаниями в том, что касается электропроводности и воздействия электричества на тела, через которые оно проходит. Кавендиш намного опередил свое время.

Я не смог удержаться от пошлости.

— Вы, похоже, тоже намного опережаете свое.

Он не обратил внимания на мое замечание.

— Я продолжаю переписываться с Майкл Фарадеем. Вам знакомо это имя? Он посещал меня здесь, в Женеве, в 1814 году вместе с лордом и леди Дейви. Лорд

Хэмфри Дейви — просто кладезь замечательных познаний. Например, он научил меня, как использовать закись азота — веселящий газ, — чтобы победить физическую боль. Я так и делаю. Кто еще во всей Европе на это способен? Но гораздо более важным для поставленной мною перед собой цели…

Он запнулся.

— Ну вот, я оседлал своего любимого конька. Мистер Боденленд, что нам с вами делать? Скажу вам напрямую: я вас здесь не хочу и в вас не нуждаюсь.

Если у вас есть некая информация, которую вы желаете продать, будьте добры, назовите вашу цену, чтобы я мог остаться в одиночестве. Я должен продолжать свою работу.

— Нет, как раз этого и не должно произойти! Я здесь для того, чтобы предупредить вас: ваша работа должна быть остановлена. Мне доподлинно известно, что она приведет лишь к все новым бедам. Немало бед она за собой уже повлекла, но это только начало.

Лицо его было мертвенно бледно в резком свете дуговой лампы, руки сжаты.

— Кто вы такой, чтобы выступать в роли моей совести? Откуда вы взяли, что знаете что-то о будущем?

— Не думайте обо мне как о своем противнике — таковой уже рыщет по нашей планете. Я просто хочу помочь вам — и прошу вашей помощи. Поскольку я из-за вас попал в тюрьму, элементарная человеческая благожелательность требует, чтобы вы теперь мне помогли. Прежде всего скажите, что стряслось на свете, пока я был в тюрьме? Скажите, какое сегодня число и что это за новые земли появились на том месте, где некогда красовалось Леманское озеро?

— Вы даже этого не знаете? — Он расслабился, словно почувствовав, что если не с вызовом, то с неведением вполне может справиться. — На дворе все еще июль, хотя в это не так-то просто поверить. Температура упала, как только появились эти насквозь промерзшие земли. Они примыкают к Женеве почти со всех сторон. Ну а о том, что же это такое, до сих пор спорят ученые. Они писали и барону Кювье, и Гете, и доктору Бакленду, и не знаю еще кому, но так и не получили ни от кого ответа. На самом деле возникло и все крепнет подозрение, что Париж и Веймар, как и многие другие города, прекратили свое существование. А эта мерзлая местность, на мой взгляд, очень удачно подтверждает теорию катастроф в эволюции Земли.

Вопреки Эразму Дарвину…

— Так сейчас июль 1816 года?

— Ну да.

— Но если озеро исчезло, что стало с его восточным побережьем? В частности, меня интересует вилла Диодати, где однажды останавливался поэт

Мильтон. Не поглотила ли мерзлота и ее?

— Откуда мне знать? Меня это не интересует. Ваши вопросы…

— Подождите! Вы, конечно, знаете о лорде Байроне. А знакомо ли вам имя другого поэта — Перси Биши Шелли?

— Естественно! Поэт науки наподобие Марка Аврелия, последователь Дарвина и писатель получше, чем этот авантюрист от стихов лорд Байрон.

Позвольте я докажу вам, сколь хорошо знаю своего Шелли!

И он принялся декламировать, мелодраматически жестикулируя, как того и требовала его эпоха:

И здесь, среди руин забытых храмов,

Где меж колонн видны изображенья

Существ нечеловечески прекрасных,

Где мраморные демоны хранят Мистическую тайну Зодиака

И на стенах немых запечатлелись

Немые мысли тех, кого уж нет,

Кто говорит сквозь тьму тысячелетий, —

Здесь медлил он, пытливо созерцая

Обломки дней былых, тех дней, когда

Был молод мир…

Без сомнения, гигантские кости допотопных животных.

Как там дальше?..

И все глядел — глядел, до той поры

Пока значенье символов неясных

Не вспыхивало искрой светоносной

Во тьме его пытливого ума, —

И в этот краткий миг проникновенья

Он понимал весь смысл, весь скрытый ужас

Рождения времен.

Поэтический отзвук моих собственных исследований! Разве не здорово написано, а, Боденленд?

— Могу понять, как это вас привлекает. Виктор Франкенштейн, будущая жена Шелли, Мэри Годвин, опубликует о вас роман, где выведет вас в качестве ужасного примера того, как человек, стремясь управлять природой, от природы отрывается. Поостерегитесь — воздержитесь от своих экспериментов!