Богдан Петецкий - Только тишина

Меня охватила чистая, теплая радость. Я развел руки и промчался вдоль стены, отскакивая от нее, как испорченный автомат, скатывающийся по откосному туннелю. Сделалось тепло, даже жарко. Я уже не кричал. Я напевал дурацкую, старинную песенку, которая уже много лет была распространена в Централи и считалась чем-то вроде гимна пилотов дальних трасс.

Огни в пустоте, звезды, с которыми ты возвращаешься на Землю, голубые материки и прочая подобная сентиментальщина. Он тут же подхватил ее. Так мне по крайней мере показалось. Когда я посматривал на него, он внимательно глядел на меня и повторял отдельные слова. Глаза его блестели как в лихорадке. И он по-прежнему фальшивил.

Я почувствовал, что перестаю улыбаться. Лицо становилось чужим и жестким. Удерживая равновесие, я прижался спиной к стенке. Правой рукой задел за полку, на которой лежал излучатель. Темный, угловатый инструмент с грохотом упал к моим ногам и откатился на середину кабины.

Гумми замер. Застыл в невероятной позе, выгнувшись назад, с вытянутыми над головой руками. Впился глазами в пол, в двух шагах перед носками своих ботинок. У меня создалось впечатление, что он с удовольствием смотрел бы в другую сторону, но не может. Медленно опустил руки. Его тело вернулось в вертикальное положение, потом начало постепенно крениться вперед. Он упал на одно колено. Двигался словно в замедленном фильме. Рот его так и оставался открытым, но я не слышал даже его дыхания. Он еще сильнее подался вперед. Его правая рука сместилась. Несколько сантиметров. Еще несколько.

Хватало трех быстрых шагов. Я поставил левую ногу на излучатель. Правую чуть выставил вперед, как раз под его лицо. Я не смотрел под ноги. Я смотрел, пока он поднимет голову.

Шли секунды. Его рука оставалась без движения, подвешенная в нескольких сантиметрах над полом. Если бы он распрямил пальцы, то мог бы коснуться поверхности кобуры излучателя. Но его рука продолжала оставаться сжатой в кулак. Впрочем, и так бы ничего у него не вышло. Голоса перестали быть для меня необходимостью. Я ждал.

И услышал в конце концов звук, словно кто-то вырвал нипель из не очень сильно накачанного мяча. Он подтянул под себя ноги и уселся. Взглянул на меня снизу вверх.

Его вспотевшее лицо могло бы надолго запомниться, если бы он еще смог улыбнуться. В глазах застыло удивление. Может — вопрос. Но ответ мог дать только он сам же.

— Мне пора, — прохрипел он, не поднимаясь

— Пора, — согласился я.

И еще тридцать секунд прошло.

Не спуская с меня глаз, он начал собираться. Не спеша. Поскольку иначе не мог. Распрямил ноги, словно они были изготовлены из толстых стальных прутьев. Качнулся. Отступил на пару шагов, ударившись о край пульта.

— Это было… глупо, — пробормотал.

Я кивнул. Что бы он не подразумевал, я не мог с ним не согласиться. Да и не хотел.

— Я могу… идти? — спросил он едва слышно.

— На здоровье, — я мотнул головой в направлении тамбура.

Он еще какое-то время разглядывал меня, потом прикусил нижнюю губу, уперся глазами в дверь, ведущую наружу, и двинулся вперед. Голову он держал напряженной и слегка откинутой назад, словно нащупывал направление выставленным вперед подбородком.

Шаги стихли. Я поглядел в направлении дверей. Он стоял, опершись плечом о косяк, и глядел на меня. Не производил впечатления довольного собой. Словно он или позабыл о чем-то важном, или упустил тот единственный момент, когда мог бы уладить дело, не оставляющее его в покое уже который год.

— Хочешь попросить прощения? — поинтересовался я. — Не утруждай себя…

— Нет, — ответил он. — Это следует понимать, что ты не желаешь меня больше видеть?

— А что бы ты сказал на моем месте?

— Понимаю, — согласился он. — Но что скажешь ты?

— Что и без того придешь.

Он серьезно наклонил голову.

— Именно это я и подразумевал. Разве, что нам удалось бы кое-что уладить уже сегодня. Сейчас.

— Мне кажется, — спокойно ответил я, — ты уже пытался. На твоем месте я не стал бы перетягивать струны.

Он воспринял это без возражений. И без обиды. Не говоря уже о растерянности.

— Всему свое время, — сообщил он чуть погодя.

Я кивнул, соглашаясь. Он заколебался. Спросил:

— Можно, я приду с автоматом? Расчистил бы немного этот лес. А то у меня уходит несколько часов…

— Нет, — отрезал я. — Время тебе считать ни к чему. А немного движений не помешает…

Он отвернулся. Вышел в тамбур и принялся нашаривать замок. Как и в первый раз. Отыскал наконец и коснулся блокатора. Дверь откинулась. Снаружи уже смеркалось.

— Не заблудишься? — поинтересовался я.

Он пожал плечами. Бросил:

— Обо мне не волнуйся. Вернусь.

Перешагнул порог и исчез в скаде. Какое-то время я еще слышал его быстро удаляющиеся шаги. Он шел по просеке. Как я и надеялся, автомат был ему ни к чему. По крайней мере, для того, чтобы проделывать дорогу в лесной чащобе.

— Что вчера делал? — поинтересовался я, когда он явился снова, десять дней спустя.

— Ничего, — ответил он. Голос его стал хрипловатым. Глаза ввалились еще глубже. И были обведены серо-фиолетовыми кругами. На щеках виднелись тени. Руки — грязные, словно все эти дни он только тем и занимался, что полол грядки.

— А позавчера?

— Тоже ничего. И три дня назад. И пять. Что дальше? — вызывающе спросил он.

— Удобно устроился, — ответил я, делая вид, что ничего не заметил. — Ты надолго?

— Не очень, — ответил он невесело. Быстро отвернулся, скользнул глазами по кабине, после чего удобно расселся в кресле. В мою сторону он не смотрел. Словно меня больше не существовало.

Я обошел пульт, оперся локтями о клавиатуру. Уперся взглядом в его глаза.

— «Не очень» это сколько? — спросил безразлично. — Пять лет? Десять? Например, этого гибернатора достаточно на шестьдесят лет, чтобы сказать «спокойной ночи», а затем «доброе утро»! Мне бы потребовалось несколько больше. А тебе?

Он качнул головой. Коротко ответил:

— Не знаю. Просто, недолго…

И замолчал. Я выждал немного, подошел к столу и уселся. Теперь перед моими глазами была его спина. И макушка головы, откинутой на спинку кресла.

Шли минуты. Ничего не происходило. Чуть погодя я поймал себя на мысли, что полностью позабыл о его присутствии. Несмотря на то, что ни на секунду не отводил глаз от его волос.

Наконец он шевельнулся. Повернулся немного и уселся боком. Теперь я видел его лицо в профиль. Длинное, изможденное лицо с острыми чертами, словно вырезанное из куска дерева.

Потребовалось еще пять минут, чтобы он посмотрел в мою сторону. Он поднялся, изменил положение кресла и уселся снова. Нервы его были не в худшем состоянии. Пока что.

Говорить нам было не о чем. И никому не пришло в голову посвистеть. Чтобы слышать хотя бы себя самого. Нас устраивала тишина. Меня — по крайней мере. Что-то в ней нарождалось. Ладно. Всему свое время. А пока мы молчали. Даже если молчание это гудит. И звучат в нем всевозможные струны. Не молчание. Тишина.