Богдан Петецкий - Только тишина

— Звенеть, — негромко подсказал я.

Он поглядел на меня с удивлением. На его лице отразилось что-то вроде тени улыбки.

— Да, звенеть. Мы начали избегать друг друга. Кончились… симпатии, которые… ну, благодаря которым остались именно мы и они. Шли дни, недели, потом годы. Становилось все хуже. Я говорил тебе о неприспособленности. Мы оказались бандой сопляков, когда решили остаться вне гибернатора. И убедились в этом достаточно быстро. Убедились, что если не все люди приспособлены к тепля своей цивилизации, то мы, в любом случае, не приспособлены к его отсутствию. Отсутствие того, что несет с собой темп. Например, акустического фона. Как выразились бы специалисты. Никому не пожелаю, чтобы он, как мы, убедился в практическом значении этого термина на собственной шкуре. Ладно. Не буду плакаться. Все и без того слез достойно. Надо только сказать о… одиночестве. Ведь самым скверным было не то, что творилось с нашим слухом. И нервами. Нет. Мы возвращались полубессознательные в лагерь и тут же начинали восхищаться прелестями тишины. Чем хуже нам было, тем громче мы пели гимны в честь свежей зелени, цвета неба, рек и бог знает чего еще. Делились своим «счастьем». Выдумывали все новые и новые привлекательные стороны. Разумеется, по сути дела каждый из нас отдавал полный отчет не только в собственной лжи, но и в том, что остальные занимают точь в точь такую же позицию. Но это не имело значения. Мы продолжали свою игру и дальше. Если бы кто-нибудь сказал, что мы все ошиблись, что ему это все надоело, чтоб все оно провалилось ко всем чертям, мы бы его в клочья разорвали. Именно так, как минутой назад обещал поступить со мной Фустер. Он ничем нас не хуже. Просто сильнее зациклился. Мы создали себе из этого идеологию. Может, даже нечто большее. Впрочем, термины тут ни к чему. Думаю, ты знаешь достаточно, чтобы понять. В конце концов, один из нас, не помню, кто именно, начал говорить о будущем. Но не о возвращении к нормальному миру. О том, чтобы сохранить этот. Мы поддержали. Подхватили эти мысли. Начали убеждать себя, что не переживем первой же минуты, когда перестанут работать генераторы, обеспечивающие силовую защиту гибернаторов. Что наши организмы этого по-просту не вынесут. Движения, шума, толкотни. Мы решили бороться за жизнь. Как бы там ни было, мы были молоды. Когда это началось, ни одному из нас еще и двадцати не исполнилось. После восьмидесятилетнего отдыха мы имели шанс прожить еще без малого вдвое столько же. При условии, что все прочие останутся там, где они находились. В гибернаторах.

Он замолчал. Закашлялся и долгое время не мог выдавить ни слова. Из глаз покатились слезы. Он выдохся окончательно.

Я подождал, пока он придет в себя, потом поднялся. Не хватало совсем немногого. Скажем, каких-то нескольких секунд: Или, может, я ошибаюсь? Может, людям ни на мгновение не грозило ничего, кроме преждевременного пробуждения? По крайней мере, со стороны этих?

— Я скажу тебе только одно, — произнес я, стоя. — Скажу, что сделал бы ты, если бы вам это удалось. Если бы это я лежал сейчас у стены, связанный, как старый мешок. Не знаю, попытался бы ты обратить меня в свою веру, в которую ты не веришь. Может, и произнес бы проповедь. О сказочных прелестях тишины и тому подобном. Но знаю, что бы ты сделал. Встал бы вот здесь. — Я подошел к краю ниши, где находилась крышка предохранителя. — Повторил бы несколько раз, как же это здорово остаться на Земле один на один с травой, деревьями и чистым воздухом. А также молчанием. После чего, не думаю, что делаешь, ты стукнул бы ладонью по этой крышке, сорвал бы пломбу и включил аварийную систему. И тогда сделал бы вид, что опомнился. Начал бы рвать волосы. Кричать, что упустил свой шанс. Что жить не хочешь. И был бы счастлив. Ты меня понимаешь, парень? Был бы счастлив как ребенок, которого взяли в цирк. Впервые, за тридцать лет. Ты бы мог завыть от радости, увидев, как люди наполняют город. Прав я? Потянул бы ты за эту ручку?

— Прав, — твердо ответил он. — Разумеется, прав. Что ты с нами сделаешь?

Я немного подумал. Но выбора у меня не было. И не было причин, по которым мне следовало бы ждать.

— Останетесь у меня… — начал я замолчал. На пульте замигал сигнал вызова. Я бы предпочел заняться этим без свидетелей. Но что поделаешь.

Я включил фонию. Динамик ожил. Раздался тот же самый голос, который сообщил об изменении курсов кораблей и о чужом объекте.

— … Проциона один наводящий луч с практически нулевым рассеиванием. Нацеливаем аппаратуру и начинаем трансляцию контактного кода. Оба корабля остаются вблизи чужой станции и будут ждать подтверждение приема.

На несколько секунд динамик смолк. Потом послышался характерный звук переключения, и запечатленный в блоке памяти голос пилота зазвучал снова.

— «Генотип» и «Фотосфера» остановились возле чужого объекта. Пилоты Монк и Родин вернулись из первой разведки. Объект является беспилотной станцией, скорее всего коммуникационного назначения. Открытый люк ведет в герметически закрывающийся шлюз. Внутреннюю дверь открыть до сих пор не удалось. Станция постоянно шлет сигналы. Замеры показывают, что излучение пока не установленной характеристики посылается в направлении Проциона — один наводящий луч с практически нулевым рассеиванием. Нацеливаем аппаратуру и начинаем трансляцию контактного…

Я выключил динамик. Некоторое время манипулировал возле пульта, потом перевел сигнал на изображение. Думал, что мне придется подождать в лучшем случае несколько дней. Но — ошибся. На экране неожиданно появилось смутное, смазанное изображение сигары. Нечто вроде куска трубы, ограниченного с обоих сторон плоскими поверхностями. Эти инозвездные конструкторы особо не мудрствовали. Но вряд ли стоило ставить им это в вину…

Я разглядывал этот неясный силуэт с расплывающимися контурами значительно дольше, чем следовало. Но столько времени мне потребовалось на то, чтобы справиться с собственными глазами. Я и в самом деле устал невыносимо. Экран расплывался передо мной, словно я глядел на него через слой жидкости.

За все это время никто из присутствующих не произнес ни слова. Потом, когда я выключил динамики, в кабине наступила тишина, не идущая ни в какое сравнение с тем, с чем я сталкивался раньше.

Тиа шевельнулась. Приподняла плечи и посмотрела на меня. На ее лице рисовалась печаль. Или, просто задумчивость. В уголках глаз появился намек на усмешку.

— Скажи, пилот, — произнесла она, — ты не предпочел бы быть сейчас там, с ними?

Прошло немало секунд, прежде чем я почувствовал себя способным произнести хоть слово. Это время я потратил на то, чтобы вспомнить выражение глаз профессора Марто.

— Теперь вы отправитесь спать, — сказал я. Голос мой звучал как обычно. — По очереди пройдете через диагностическую аппаратуру. Я накормлю вас таблетками и уложу в нише, в которой находится мой гибернатор. Будет немного жестковато. Но если спать собираешься полвека — это не так и страшно. Ты первая, — я посмотрел на Тию. Подошел и помог встать. Она не сопротивлялась.