Александр Тюрин - В кругу друзей

Летягин не различал слов, до него доходил только их общий смысл: «ни на что не способен», «виновен». Эти два смысла, сливаясь, рождали картину: выжженный солнцем карьер, Летягин, задыхаясь от пыли, долбит неподатливую скальную породу, и осколки камня жалят ему лицо.

– Ну-ка, малый, сходи в сортир. А потом расскажешь, что там на стенках прочитал, – летягинский стол поплыл куда-то, Трофим добирался до последнего не облупленного им куска стены.

– Сделай максимум полезного, выйди вон, – дружно тявкнули сослуживцы на затравленного.

Летягин пошел вон, унылый, как одногорбый верблюд. Вслед за ним выскочил Трофим.

– Далеко не убегай, сейчас будет опера, действие первое, либретто народное, – он аккуратненько приоткрыл дверь сектора, – я тебе маленькую накачку сделаю, чтобы твой глаз заострился и увидел все как есть.

Шлепнула легкая волна, Летягин заглянул в комнату и стал незримым свидетелем. Начальник сектора, который только что отдраил его, неустанно повторял, что не в Летягине дело, Летягин только симптом серьезной болезни всего коллектива. И Лукреции Андреевне есть тут о чем подумать. Лукреция Андреевна, вы же запустили работу с клиентами. На все у вас – «нельзя», чуть что – в крик. Так дело не пойдет. Все-таки наш сектор ради них, паршивцев существует, а не ради вас, такой хорошей. И Галине меньше бы в зеркало смотреться надо. Для нас и так сойдет – не целоваться же сюда пришли. Летягин якобы вам что-то не обеспечил, не преподнес на блюдечке – кушать подано. Сами бы и моделировали входящую информацию. Только для этого надо было иметь желание и представление, да? А то, что Летягин с вашей хваленой базой мучается – вас уже не беспокоит? Если там мусор получается вместо упорядоченных данных, – это, значит, не ваше дело?

Летягин опытным глазом приметил, что Лукреция Андреевна и Галина уже не шевелятся, экономист даже уронила голову на стол. Остальные члены коллектива тупо разглядывают свои ногти или переписывают с одной бумажки на другую. Только Николай Евсеевич исполняет странный танец, но, кажется, не понимает, что увлечен хореографией.

– Да, он перемещается бессознательно, – прокомментировал Трофим, – им управляет один из древнейших инстинктов, который пробуждается подражанием папе или старшему брату в весьма юные годы – как только клыки прорежутся.

Николай Евсеевич мягко, по-кошачьи прыгнул к Лукреции Андреевне, впился и, делая жевательные движения, стал подбираться к яремной вене. Когда добрался, то несколько капель валориса I слетело на пол, и он, воровато озираясь, размазал их ногой.

– Фу, моральный урод. Ишь, вгрызся, будто в котлету, – поморщился Трофим. – Просто позорит нас как класс. Понял теперь, Летягин, как важно развивать не только кусательный аппарат, но и сознательность.

Следующей на очереди была Галина. Но она повела себя беспокойно. Под клыком заерзала, попыталась посмотреть, что ей мешает, долго крутилась и, наверное, все же приметила Николая Евсеевича – лицо ее искривилось от ужаса и, как показалось Летягину, разочарования.

– Пожалуйста, дружок, наглядная агитация: маленькая неряшливость ведет за собой большую ошибку, – принялся рассуждать Трофим. – Твой Евсеич не довел ведь даму до полного оцепенения. Нельзя внушать донору, что тот беспросветно виноват. Должна быть оставлена доля надежды, что в него верят, что он сможет, если очень постарается...

– Галина теперь станет ненавидеть Николая Евсеевича?

– Что ты. По основному времени акт произошел слишком быстро. Просто при общении с ним будет возникать непонятное напряжение. Дама она нервная и этого топтуна к себе уже не подпустит.

Николай Евсеевич тем временем уже завершил танец и, сделав напоследок фуете, сел на свое место.

– Насосался, гад – видишь, какой мордоворот красный стал, – не без зависти отметил Трофим, – сейчас будет переваривать. Заодно и ментальным валорисом III обогатился: пара новых идей – от Галины. Плюс эмоцию позаимствовал от Лукреции, валорис II – любовь к сидению на стуле от звонка до звонка... Но, кажется, недолго длилось счастье дяди Коли...

Из смежной комнаты появился Петр Петрович, начальник отдела, и поманил к себе в кабинет Николая Евсеевича.

– Вот она, централизация. Не для себя старался, – злорадно прошептал Трофим, – смотри, какие рожи корчит.

И действительно, на лице Николая Евсеевича были мимические движения, не заметные ни для кого, кроме зрителей, то есть Трофима и Летягина. Лицо выражало и страх, и жадность, и мольбу, и «последнее прости».

Летягин хмыкнул, несмотря на то, что теперь ему было жалко Николая Евсеевича.

– Твоя афиша не лучше была перед тем, как он тебя сегодня приголубил, – напомнил Трофим.

– Как, Николай Евсеевич уже взял мою кровь? – искренне удивился Летягин.

– Уже. И так будет всегда, пока блеять не перестанешь и не начнешь рыкать в ночи. А теперь пошли к следующей двери и полюбуемся Петром Петровичем.

– И он тоже? – Летягин был просто растерян.

– И он, и он. От природы силен в нашем деле, но силен варварски. Дилетант одним словом.

Трофим приоткрыл дверь начальника отдела и вежливо пропустил Летягина поближе к щели.

Петр Петрович немало говорил о Летяговщине и феномен Летягина отнюдь не ставил в вину Николаю Евсеевичу, но постоянный рефрен: «Вам не стоило полагаться на собственные силы. Ведь и у вас они не безграничны» отражался на лице начальника сектора тенью беспомощности и покорности. Потом у Николая Евсеевича голова стала никнуть, а нос у Петра Петровича удлиняться и утончаться. Когда процесс увенчался созданием хоботка, на виске у младшего начальника расцвел и, тихо побулькивая, раскрылся красный тюльпан. Как большой шмель, немного даже жужжа, старший начальник опустил хоботок в чашечку и втянул столько крови, что стал шире в плечах и расстегнул, отдуваясь, пуговицы пиджака. Несколько капель, правда, упало на пол, но Петр Петрович тут же растер их подметкой.

– Плохой солдат, а хорошо стреляет, – восхищенно шепнул Трофим, – имеются, однако, у него навыки, которые можно развивать.

Начальник отдела тем временем опустился в свое кресло, а Николай Евсеевич очнулся, окрашенный в цвета свежего трупа, и выслушал от старшего начальника интересные мысли по коренному изменению работы сектора, которые, как давно знал Летягин, принадлежали именно младшему начальнику.

Глядя на то, как шатающийся от усталости Николай Евсеевич бредет по коридору, Трофим добавил:

– Почему бы тебе не поменяться с ним местами? Он – в загон, на твое место, что в социальном плане означает понижение по службе, а ты как раз переместишься на его освободившийся стул.

– Я же не заслужил, – смутился Летягин, – мой объем знаний, мягко говоря...