Чарльз Шеффилд - Холоднее льда

Камилла вздохнула и вернулась к терминалу. Генеральный банк данных «Абаки» обеспечивал разнообразную информацию о системе Юпитера, включая названия учреждений и имена индивидов, которые управляли доступом на Европу и в другие миры. У Камиллы не было опыта в подобных делах, однако к тому времени, как на экране появились данные, она уже разработала собственную рабочую процедуру.

Всегда оказывалось проще попробовать начать с самого верха, как она действовала, связываясь с Сайрусом Мобилиусом, и быть соответственно отброшенной на более низкий уровень компетенции. Зато если бы Камилла начала с самого верха и получила отказ, это был бы конец. Никто ниже по цепочке не стал бы менять решение вышестоящей инстанции. Поэтому ей следовало начать с самого низкого уровня. Если бы ей дали утвердительный ответ, Камилла взяла бы этот ответ и двинулась бы с ним выше. Если бы ей дали отрицательный ответ, она сказала бы, что располагает иной информацией и запросила бы следующий уровень в иерархии. Вся эта ерунда могла занять несколько дней, но Камилле было не привыкать к проблемам, решение которых отнимало много времени.

Она ввела свое имя, тему и общий запрос на вход в систему, после чего загрузила все это в Европейскую канцелярию контроля за доступом.

Отклик оказался довольно замедленным. Камилла этого ожидала, особенно поскольку запрос обрабатывался на Европе, которая находилась еще на четыреста тысяч километров ближе к Юпитеру, чем Ганимед. И ответ имел абсолютный минимум трехсекундной задержки обратной связи с ее нынешним местоположением. Так что Камилла принялась проводить время, репетируя свою вступительную речь к какому-нибудь не слишком смышленому Факсу низкого уровня.

И внезапно обнаружила, что оказалась лицом к лицу с женщиной, на лбу у которой не было заметно никаких признаков мигающей точки обозначения Факса. Более того, хотя эта женщина самым обычным образом была одета в растянутый выцветший свитер, к нему была приколота стабилизированная металловодородная эмблема главной исполнительной службы Юпитера.

— Слушаю вас, доктор Гамильтон. — Женщина была пожилой, по меньшей мере лет шестидесяти с хвостиком, и только ее ферментно-стабилизированные волосы делали неуверенную попытку это отрицать. Она вглядывалась в Камиллу ясными, напряженно-любопытными глазами. — Я Хильда Брандт. Чем я могу вам помочь?

Хитроумно сконструированная речь Камиллы, задуманная с тем, чтобы выцыганить мгновенный доступ на Европу у какого-нибудь Факса низкого уровня, ушла в забвение вместе почти со всеми остальными ее мыслями. Доктор Хильда Брандт. Не просто какой-то человек, а конкретная личность. Мало того — единственная персона, имеющая право решающего слова на все путешествия по водному миру Европы. Впрочем, выражение ее лица было по крайней мере благосклонным.

Камилла отбросила всякие мысли о любой макиавеллиевской хитрости. Она собралась с духом, скрестила пальцы и пустилась в честное и исчерпывающее — но при этом сжатое и четко организованное — описание своей деятельности за последнюю пару недель.

— Таким образом, как видите, — заключила Камилла, — без измерений на месте, по крайней мере для реальных местоположений «мобилей», я в тупике. Я никак не могу выработать верное решение.

Хильда Брандт прислушивалась, склонив голову набок. Когда Камилла закончила, она кивнула.

— Ваш вопрос предельно ясен. Но вы же знаете — или, быть может, не знаете — я самый последний человек из всех, к кому можно обратиться с подобной просьбой. Я противостою любой идее преобразования Европы. Я хочу, чтобы она содержалась в кристально-чистом состоянии.

Именно этого Камилла и боялась. Она кивнула. Все было кончено. Ее вышвырнули за дверь в первую же минуту.

— Мне очень жаль это слышать. Если бы что-то смогло убедить вас передумать...

Хильда Брандт подняла руку.

— Мое милое дитя! — она произнесла это обращение таким тоном, словно Камилла и впрямь была ее ребенком. — Вы бросились в беспорядочное отступление еще до объявления войны. Я собиралась сказать, что хочу, чтобы Европа оставалась такой, какая она есть, но это решение, к несчастью, не за мной. Вчера Генеральная Ассамблея на Ганимеде приняла решение одобрить проект Сайруса Мобилиуса. Я, безусловно, буду с этим бороться — должны состояться еще четыре голосования, прежде чем это станет законом системы Юпитера, — но на данный момент я хочу оставаться реалисткой. Если проект Мобилиуса получит окончательное одобрение, я хочу, чтобы он выполнялся надлежащим образом, без неприятных технологических сюрпризов. А это в свою очередь означает, что анализ проекта должен быть как можно более вдумчивым и основательным.

Она без тени враждебности улыбнулась Камилле.

— Вы получите разрешение прибыть на Европу. Можете наблюдать за ней столько, сколько хотите, с орбиты — или приземлиться, чтобы получить доступ к местным архивам на базе «Гора Арарат». Разумеется, вам не будет позволено курсировать по внутреннему океану, однако в иных отношениях ваш визитный допуск не будет ничем ограничен. Мне очень жаль, что я не смогу быть там, чтобы лично вас поприветствовать, но в ближайшие несколько дней у меня срочные дела на Ганимеде, где я буду противодействовать новому решению. После этого я с нетерпением ожидаю нашей встречи.

И Хильда Брандт внезапно исчезла. Камилла вдруг поняла, что рот ее раскрыт, уже готовый заспорить с пустым экраном.

Вместо этого она откатилась назад в своем кресле. Она победила. Причем мгновенно и против всех ее ожиданий.

Камилле захотелось снова позвонить Дэвиду и похвастаться своим триумфом, но на данный момент у нее для этого не хватало наглости. Она определенно ему позвонит — и они вместе порадуются. Но Камилла скажет Дэвиду правду: что она разговаривала с Хильдой Брандт; что она отправляется на Европу; что она, по сути, добилась того, чего хотела. Вот только не было у Камиллы ни малейшего представления о том, почему она вдруг так преуспела.

Новые открытия всегда вынуждены меняться в перспективе — медленно, но необратимо. Для восемнадцатого столетия система мира, предложенная Ньютоном, была, помимо всего прочего, вычисляемой — громадная машина, рационально движущаяся сквозь пространство и время, подобно планетарию с исключительно точным механизмом. К середине девятнадцатого столетия лейтмотив науки изменился. Наступила эра расширяющихся миров и сжимающегося человечества. Земля была сброшена с трона как центр вселенной, чтобы стать крошечной пылинкой среди многих миллионов таких же пылинок, на сцене, которая постоянно расширялась от планет к звездам и дальше к галактикам. В то же самое время человечество низвергалось от образа и подобия Бога до самонадеянного животного — озадаченного актера, недавно прибывшего на сцену, где другие актеры занимали свои места уже миллиарды лет. Удар по самолюбию вида, нанесенный эволюционной теорией, был чудовищным.