Брюс Стерлинг - Царица цикад

Матка была для нас всем. Без нее все наши головокружительные успехи превратились бы в замки, построенные на зыбучем песке. Надежность банков ЦК гарантировалась умопомрачительным богатством Царицы цикад. Хваленая независимость наших академических образовательных центров также была возможной лишь под сенью ее крыл. И так далее.

А ведь мы даже не знали, чем была вызвана ее опала. Ходили разные слухи, но всю правду до конца знали лишь Инвесторы. Если Матка когда-нибудь нас покинет, Царицын Кластер перестанет существовать в ту же самую ночь.

– Мне и раньше приходилось слышать, что она не слишком-то счастлива, – сказал я небрежно. – Такие слухи всегда имеют обыкновение распространяться все шире и шире. А потом очередной раз слегка увеличивается размер доли Матки. Потом стены еще одной залы во дворце отделываются драгоценными камнями. Ну а после слухи как-то сами собой стихают.

– Все так... – не стала спорить Аркадия. – Конечно, Матка, как и наша дорогая Валерия, – из тех, кто часто подвержен припадкам дурного настроения. И тем не менее. Мне совершенно ясно, что у контролера просто не оставалось никакого другого выхода, кроме самоубийства. А значит, в самом сердце ЦК зреет катастрофа.

– Все это только слухи, – упрямо повторил я. – Кто знает, чем в эту минуту заняты мысли нашей мудрой Царицы?

– Уэллспринг должен знать, – с нажимом сказала Аркадия.

– Но он – не советник, – заметил я. – Формально для круга лиц, действительно близких к Матке, он немногим лучше простого пирата.

– Ты должен немедленно рассказать мне о том, что видел в привате «Топаз»!

– А ты должна дать мне время подумать, – отпарировал я. – Эти воспоминания причиняют мне боль.

Наступило молчание. Я быстро прикидывал в уме, о чем именно следует рассказать Аркадии и чему из рассказанного она захочет поверить. Молчание затягивалось. Тогда я поставил пленку с записями голосов земных морей. В студию ворвался зловещий рев океанского прибоя. Чуждые звуки.

– Я просто оказался совершенно не готов к тому, что произошло, – сказал я наконец. – Меня еще в детском саду учили скрывать свои чувства от посторонних, а тут... Отношение лиги к этому вопросу мне хорошо известно, но такая степень близости с женщиной, с которой я до того едва был знаком, – да если к тому же учесть прочие обстоятельства той ночи... Меня это всерьез ранило, даже оскорбило, Аркадия.

Она вздрогнула, склонила голову на сторону, болезненно поморщилась и спросила:

– Кто композитор?

– Что? – не понял я сперва. – Какой композитор? Ах, это... Просто запись шума. Звуки моря. Земного моря. Этой записи уже лет двести.

Аркадия посмотрела на меня как-то странно:

– Послушай, тебя по-настоящему захватывают только явления планетарного масштаба, да? «Звуки моря». Надо же.

– Когда-нибудь на Марсе тоже будут моря. Ведь именно в этом суть нашего проекта, верно? – отпарировал я.

Аркадия слегка смутилась.

– Конечно, – сказала она, – для того мы и работаем. Но это вовсе не означает, что мы сами будем там жить. Я имею в виду, немало воды утечет, прежде чем проект будет завершен. И даже если мы с тобой доживем до тех времен, мы станем совершенно другими людьми. Нет, только подумать: добровольно влезть в гравитационный капкан! Одна мысль о такой возможности до смерти меня пугает.

– Но я вовсе не рассматриваю эту проблему с утилитарной точки зрения: кому где жить. Надо научиться глядеть на нашу деятельность шире. И более абстрактно. Гностицизм, действующая сила познания четвертого пригожинского уровня, должен будет инспирировать пригожинский скачок третьего уровня. А в результате – на голую, девственно-чистую основу пространства-времени будет привнесена новая жизнь! Понимаешь?

Но Аркадия в ответ только жалобно потрясла головой и устремилась к выходу.

– Мне очень жаль, Ганс, – сказала она, – но эти звуки... они проникают внутрь меня, будоражат мою кровь... – Она вдруг задрожала; крупные бисерины, вплетенные в ее длинные белокурые волосы, отозвались громким стаккато. – Нет, это в самом деле невыносимо!

– Сейчас я выключу запись, – сказал я.

Но Аркадия уже была у дверей.

– Прощай, Ганс, прощай! – помахала она мне рукой. – Скоро увидимся.

Аркадия исчезла за дверью. А я вновь погрузился в свое одиночество.

В студии гремел неумолчный шум прибоя – стонущего, ревущего, остервенело грызущего несуществующие берега.

Один из кулагинских роботов встретил меня у порога и принял мою шляпу. Сам Кулагин сидел за рабочим столом в углу своей насквозь провонявшей цветами студии, просматривал бегущие по экрану дисплея биржевые котировки ценных бумаг и диктовал в микрофон, закрепленный на наручном браслете, какие-то приказы. Когда робот объявил о моем приходе, Кулагин отсоединил от браслета разъем идущего от консоли кабеля, встал из-за стола и дружески потряс мою руку.

– Добро пожаловать, друг, – радушно сказал он, – добро пожаловать!

– Надеюсь, не очень помешал?

– Что ты! Совсем нет. Играешь на бирже?

– Слегка, – сказал я. – Ничего серьезного. Может быть, позже... Когда ко мне начнут поступать отчисления с Ейте Дзайбацу.

– Тогда позволь мне чуть-чуть расширить твой кругозор заранее, – сказал Кулагин. – Каждый истинный постгуманист просто обязан иметь самый широкий круг интересов. Пододвинь стул и садись, если ты не против.

Я послушно примостился рядом с Кулагиным, который немедленно уселся на прежнее место и снова подключился к консоли. Он был стопроцентным механистом, но содержал свое тело и свою студию в строжайшей чистоте. Мне он нравился.

– Забавно, насколько быстро все финансовые учреждения начинают заниматься совсем не тем, для чего они предназначались первоначально, – сказал он, не оборачиваясь. – Вот, например, биржа. Она в каком-то смысле совершила пригожинский скачок. На фасаде обозначено: «Биржа – инструмент, способствующий коммерции». А на деле за этим красивым фасадом вовсю идет грязная игра. Тайные соглашения. Продажа конфиденциальной информации. И так далее. Мы, цикады, выросли на слухах и сплетнях, ими питаемся, не можем без них жить; а потому биржа – точное отображение того самого духа времени, которым мы все пропитаны насквозь.

– Да, – отозвался я. – Конечно. Безнравственность, вычурность, манерность, самодовольство. И ничего путного в основе.

Кулагин приподнял свои выщипанные брови.

– Да, мой юный друг, – насмешливо согласился он, – совершенно верно. Точно так же, как нет ничего путного в основе Великого Космоса. Каждый следующий уровень сложности свободно парит над предыдущим, поддерживаемый одними лишь абстракциями. Даже так называемые законы природы – не более чем наша жалкая попытка распространить свое видение за пригожинский событийный горизонт... Ну а если ты предпочитаешь более примитивные метафоры – пожалуйста. Биржу можно смело сравнить с океаном информации, по которому разбросано несколько маленьких островков. Эти островки – акции с надежным, устойчивым курсом – последняя надежда на спасение для усталого пловца. А теперь посмотри сюда.