Владимир Михайлов - Все начинается с молчания

Предопределен вон тот поворот впереди. Там Зернов вовремя увидит камень и плавно шевельнет баранкой, чтобы не попасть на камень колесом — иначе на такой дороге могло и занести. Потом? Что-то будет потом. Ах, да. Потом его обгонит спешащий куда-то «универсал», водитель его, обгоняя, краем глаза скользнет по Зернову, а Зернов подумает, что слишком уж тот рискует, и хорошо еще, если для такой спешки есть повод, но, может быть, ездок просто лихачит и обгоняет больно уж опасно; почти в притирку, хотя дорога свободна... Да, это случится через несколько минут. Интересно: чем ближе подходит событие, тем лучше, со всеми деталями, воскресает оно в твоей памяти. Да, это будет через несколько минут — нет, теперь уже секунд, кажется. А потом? Зернов напряг память.

Он напряг, а рука вдруг, неожиданно для него, выключила скорость, нога мягко нажала на тормоз, баранка шевельнулась: какой-то беспричинный страх заставил его остановиться, не съезжая на обочину (в такую погоду лучше не оставлять асфальта). Он вышел, подставил лицо дождю, постоял так минуту-другую, прерывисто дыша, чувствуя, как дрожат руки, закурил, глубоко затянулся и стоял так, не обращая внимания на сырость. Что-то не так было? Ио ведь ничего случиться не может... Мотор лениво крутился на холостом ходу, машина подрагивала. Зернов сел, медленно тронулся. Вскоре вошел в поворот. Камня, который помнился, там не было. Зернов еще даже не успел удивиться, как увидел, что наискось пересекая дорогу стоял встречный — здоровенный рефрижератор; фургончик автоинспекции отъезжал задним ходом; дорога здесь шла по насыпи, внизу валялся вверх колесами странно плоский «универсал», знакомая машина, и около нее возились люди. Они осторожно клали тело подальше от перевернутой машины, и Зернов уже теперешним пониманием сообразил, что останавливаться не нужно, что помощь не требуется, «скорая», привезя тело, уже уехала, инспекция тоже только что закончила дела, теперь тут делать больше нечего, сейчас будет порядок. Он осторожно обогнул рефрижератор и поехал дальше. Да, вот как это было; а он вспоминал все по старой канве, забыв о перестройке причинно-следственных связей. Теперь наоборот — машина под откосом стала причиной того, что вскоре Зернова обгонит она же, торопясь с места прошлой гибели — вперед, ко Второй жизни. Зернов не мог видеть, но представлял, как через небольшое время «универсал» мягко взлетит в воздух, в самый момент взлета почти совершенно разогнувшись и распрямившись, с лета встанет на дорогу, на малое мгновение прижмется к скуле встречного рефрижератора, потом расцепится, сложно вильнет в заносе на скользком вираже, а потом (водитель, уже оживший, будет как ни в чем не бывало сидеть за рулем) понесется от рефрижератора, а тот — в противоположную сторону, от «универсала». И вот только после этого лихач обгонит Зернова и покосится на него. А останавливался Зернов только что по той причине, что надо было прийти в себя и успокоиться после зрелища катастрофы. Вот как оно будет — или было.

Однако, какое-то время ведь прошло между обгоном — и катастрофой; прошло там, в Первой жизни. Потому что требовалось время, чтобы кто-то успел сообщить, успел приехать — «скорая», инспекция... Да, время прошло, минут двадцать, пожалуй. Куда же оно тогда девалось, время?

Зернов знал, куда; но не очень хотелось сейчас об этом думать, потому что после событий и впечатлений сегодняшнего дня ему теперь не совсем было ясно, как же следует относиться к тому, что сейчас произойдет. Пожалуй, он не стал бы сетовать на судьбу, если бы предстоящее вдруг не состоялось, если бы можно было каким-то образом от него уйти. Это, кажется, впервые за все время после возвращения пришла к нему в голову такая не очень разумная мысль: а нельзя ли в самом деле как-то от этого уйти? Неужели действительно нельзя, подумал он, глядя на дорогу, автоматически пошевеливая рулем. Невероятным все же казалось, что на хорошей скорости, под девяносто, ничего не может произойти ни с машиной, ни, следовательно, с ездоком — даже если он сильно этого захочет. Ну, а если попробовать?.. Ведь если Дух и Время не связаны жестко, то должна же найтись ситуация, в которой Дух окажется сильнее события? Неужели, если сейчас полностью сосредоточиться на желаемом действии — на одном сверхпрограммном, незапланированном движении руля,— нельзя будет совершить его? Не верилось, что человек, если он всерьез захочет разбиться, не в состоянии сделать этого: всю жизнь бывало как раз наоборот. Нет, если очень сильно, по-настоящему захотеть... Пальцы Зернова собрались покрепче схватить баранку, плечи — чуть выдвинуться вперед, глаза нашли хороший столб впереди — бетонную балку, поддерживавшую большой щит с какой-то надписью... И тут он опомнился. Пусть и знал он заранее, что ничего из этой попытки не выйдет, но пытаться-то было зачем? Неужели из-за того, что Наталья оказалась не совсем такой — или совсем не такой, какой он ее представлял? Обидно, слов нет; и однако же — так ли уж трагично? Разве уже давно, несколько последних лет, ему не было все равно, как Наталья и что она? Жили вместе по инерции, выполняли определенные обязанности, но что касается любви или чего-то, что могло заменить ее,— об этом они, кажется, уже и не вспоминали. И что касается его самого, он давно уже не замедлил сделать из этого практические выводы; вот и она, оказывается, тоже. Пожалуй, следует даже порадоваться за нее задним числом: значит, не такой унылой была ее жизнь, как могло статься. Какая же надобность по такому, прямо сказать, не смертельному поводу думать о смерти? Нет, совершенно не было никакого повода... Грудь Зернова глубоко вздохнула, пальцы расслабились. Ни к чему, ни к чему. Тем более, что идут минуты, которым надлежит пройти между катастрофой с «универсалом» и мгновением обгона. Зернов помнил, чем будут заняты эти минуты. Вот чем, подумал он, тормозя, потому что Ада уже показалась на обочине и стояла, глядя на машину и подняв руку над головой: по-старому—прощально, теперь же этот жест можно было воспринять как приветствие.

Зернов вышел из машины и запер ее, он и Ада обнялись и медленно пошли к своему укромному местечку. Пока шли, разговаривали. Разговор был целиком из Первой жизни: ничего нового, что сказать друг другу, они сейчас не нашли. Разговор этот, нервный и немного усталый, шел о том, что Ада и Зернов друг друга любят, это естественно, иначе чем можно было бы объяснить то, что произошло (произойдет,— сделал он мысленную поправку) между ними сейчас и происходило (будет происходить, поправил он) до этого? А раз любят, то не пора ли честно сказать всему миру об этом и быть вместе всерьез и надолго? Ей казалось, что пора.

— Ты ведь понимаешь... У нас нет в этом никакой другой нужды, мы оба не одиноки, не голодны... Но раз что-то столкнуло нас и удерживает вместе... Я не хочу больше — так, по кустам, это унизительно, мы же не дети...