Владимир Михайлов - Все начинается с молчания

Дело заключалось в том, что, собираясь набрать номер, чтобы поговорить с Сергеевым, Зернов механически подготовил и первый вопрос: ну, что вы там за три дня без меня наворотили? Потому что вдруг как-то само собой вспомнилось, что он действительно только три дня как прервал из-за болезни работу, совершенно точно — три дня. Но одновременно было ему ясно и другое: что не три дня, а куда дольше лежит он, и в больнице он был, и совсем плохо ему приходилось, без малого умирал — нет, тут не три дня, тут счет получался совсем другой. И это Зернов тоже знал не менее твердо, чем то, что три дня назад он был еще на работе, хотя чувствовал себя уже нехорошо. Подобная двойственность ощущений без явной возможности отдать предпочтение одному из них говорила о душевном, точнее — психическом заболевании, и Зернов, держа на весу телефонную трубку, в которой журчал непрерывный гудок, испугался не на шутку. Тут трудно было сказать, что хуже: корчиться от проклятого новообразования, как порой деликатно называют рак, или загреметь в дурдом; второе даже хуже было, потому что каким-то непостижимым образом пятнало репутацию человека, а у Зернова репутация была надежной, он ею гордился, и здравый смысл никогда еще его не подводил. Вот что заставило его (думал он) помешкать со звонком; на деле же просто время звонка не пришло.

Но вот его правая рука сама собой, без всякого участия его воли, поднесла трубку к уху, даже не пытаясь набрать номер.

— Ну, как ты? — спросил Сергеев на том конце провода.

— Знаешь, ничего. Наверное, ложная тревога. Но я не об этом хотел... Ты сильно занят?

— Умеренно,— сказал Сергеев.— Готовлюсь передать тебе дела. В таком же порядке, в каком они были, когда ты уходил.

— Передать мне?..

— Через три дня, как только выйдешь,— слышно было, что Сергеев усмехнулся.— Что, еще одно непостижимое явление?

— Похоже на то. Слушай, отложи лучше дела и приезжай сейчас ко мне. Ты, видимо, понимаешь, что происходит...

— Естественно,— откликнулся Сергеев.— Я побольше твоего живу на свете.

— Такого за тобой до сих пор не замечалось,— сказал Зернов, помнивший, что Сергеев был на восемь лет моложе.

— Просто у тебя календарь старый.

— Не знаю уж, какой календарь, но хочу, чтобы ты сейчас приехал и ввел меня в курс. Иначе я тут и спятить могу.

— Не бойся. Этого не случится.

— Свихнусь незамедлительно.

— Не получится. А приехать я сейчас не в состоянии.

— Ты скажи в дирекции или главному редактору, или просто в редакции скажи, что я прошу...

— Да не в начальстве дело. Физически невозможно.

— Стряслось что-то?

— Нет, у нас тишь да гладь. Как и везде. Но приехать не могу. Мы с тобой увидимся только через три дня, и ни секундой раньше.

— Почему так?

— Потому, что иначе природа не позволяет. Понимаю: тебе нехорошо при мысли, что эти три дня ты проживешь в неведении. Не тужи: мы все прошли через такое. К тому же, за эти три дня ты до многого и сам дойдешь, догадаешься. А я потом только помогу тебе привести все в систему.

— Ну, если ты так,— сказал Зернов,— то я сейчас сам приеду. Ты никуда не собираешься?

— Никуда,— ответил Сергеев весело.— Ну, приезжай. Если удастся, конечно.

— Подумаешь, экспедиция к центру Земли!— сказал в ответ Зернов и положил трубку, а перед тем набрал, не думая, номер.

Он и в самом деле вознамерился вот взять и поехать сейчас в издательство, к Сергееву, да и вообще — повидать всех своих. Пиджак висел на спинке стула. Зернов залез двумя пальцами в нагрудный карман. Пропуск был на месте. Зернов на всякий случай раскрыл пропуск. Действителен до конца года, все в порядке. Сейчас еще только...— он глянул на календарь,— июнь, да, врач же говорил. Разгар лета. А очнулся я когда? В сентябре? Абракадабра, сапоги всмятку. Впрочем, насчет сентября это, вернее всего, был бред... Он держал пиджак, смотрел на брюки, тоже висевшие на стуле. Надо ехать к Сергееву. Что для этого нужно? Так. Сперва в ванную, умыться. Побриться. Зернов сделал несколько шагов по комнате. Ступать было не то чтобы тяжело, но как-то непривычно, затруднительно, как если бы он проталкивался через воду. Ослаб, подумал Зернов. Потом попятился, ступая уверенно и легко, словно подчиняясь какой-то деликатно выталкивавшей его силе. Надо ехать к Сергееву. Он аккуратно повесил пиджак не на стул, а на место, в шкаф. Надо ехать. Надо... Он думал упорно об этом до самого вечера, а делал тем временем что-то совершенно другое: пробовал читать, принимал лекарства, отвечал на телефонные звонки: многие уже знали, что он заболел. Звонил диссертант, которому нужна была публикация, звонил мужик, которого Зернов хотел было заполучить в свою редакцию — очень деловой мужик,— но вот не успел. Все звонившие начинали почему-то с поздравлений, и Зернов сначала думал, что его разыгрывают, и с трудом удерживался от того, чтобы не вспылить, не обругать, не накричать по телефону; но потом подумал, что это просто одна из множества внезапно возникших странностей жизни, странностей, пока еще ему непонятных, и следует просто слушать и благодарить, ничему не возражать и ничего, само собой, не обещать; впрочем, обещать он и раньше не очень-то любил. Поняв это, он бодро поговорил и с мужиком, и с диссертантом, и с секретаршей директора, и со всеми, кто ни звонил... Да, я слушаю... И я рад вас слышать... Пожалуй, нормально. Ну, знаете, мы такой народ, нас только если через мясорубку, остального не боимся, не то что молодежь... Да, спасибо, очень признателен... «Надо съездить к Сергееву»,— подумал он, когда пришла выходившая в магазин Наталья Васильевна и вошла к нему — такая, какой была она все эти дни: то искренне жалеющая, то напряженная, будто бы затаившая в себе что-то. И, как во все эти дни, промелькнула при виде ее мысль: знает? Да нет, откуда же?..

— Ну, как тебе, не лучше?

— Со мной все в порядке,— ответил Зернов.— И вообще, теперь все почему-то уверены, что все будет хорошо.

— Так оно и есть,— согласилась она.— С тех самых пор, как ты вернулся...

— Я вернулся?— спросил Зернов удивленно.— Я в последний раз выезжал — уж и не помню когда. В прошлом году еще, наверное.— Снова возникло у него такое ощущение, словно он коснулся чего-то странного, непонятного и потому страшного. «Надо к Сергееву съездить»,— в который уже раз мелькнуло в голове. Но очень хотелось спать. Зернов, не думая, съел что-то, что Наталья Васильевна принесла и поставила на тумбочке у кровати, потом неожиданно сходил в ванную, даже не думая об этом, вернулся, лег и уснул.

Зернов и Сергеев сидели вдвоем на скамейке в издательском внутреннем дворике; машина, которая привезла их, только что уехала, и они могли бы сразу войти в дом и подняться наверх, в свою редакцию, где заведующий, девять редакторов и младший редактор располагались в двух комнатах, довольно большой и очень маленькой. Но отчего-то Зернов с Сергеевым не сделали этого, а сели на скамейку — оттого, может быть, что Зернов чувствовал себя не очень хорошо. Однако, несмотря на неважное самочувствие, думать он мог четко, и неизбежный и необходимый разговор между ними начался сам собой, когда Зернов сказал: