Александр Кондратьев - Туристы икс [СИ]

От последних слов у Ар по спине пробежали мурашки. Но не оттого, что ей нельзя будет принимать БСС, а от того, что превратилась в стопроцентную землянку. Ар не знала, как реагировать на это известие: радоваться или плакать.

Полковник продолжил анализировать ситуацию, которая может возникнуть на Земле:

— Ар, в связи с этим резко понижается вероятность успешного выполнения предстоящей операции. Риск разоблачения находится ниже критической отметки. Ар, участие в предстоящей операции зависит только от твоего личного волеизъявления. Да и сама операция. Я не могу в сложившейся ситуации отдать тебе приказ. Ар, ты должна сейчас сама решить, стоит ли тебе рисковать своей жизнью.

— Если я откажусь, господин Полковник, что тогда? — Ар посмотрела в глаза Полу.

Пол увидел в глазах Ар растерянность, неуверенность, смятение, но операцию не отменил, произнеся:

— Тогда, Ар, ты улетишь сейчас с господином Рисли на базу Х-1 и в течение двух-трех месяцев прослужить под его началом, перенимая опыт работы. Затем вернешься в отдел Х-3 и продолжишь службу или уйдешь в отставку. Все будет зависеть только от тебя.

— Господин Полковник, — более твердым и решительным голосом произнесла Ар. — Я хочу сделать официальное заявление: в последние пятнадцать лет я отказалась от полного применения БСС. Так что проблем с приемом или неприемом БСС нет, как и риска разоблачения. Господин Полковник, лейтенант Ар для выполнения операции на планете Земля под кодовым названием «Невод» готова! Разрешите приступать к выполнению? — отчеканила Ар, произнеся последние слова, встав по стойке смирно.

Изумленный Полковник сумел только произнести одно слово:

— Разрешаю!

Рисли был удивлен не меньше, но направление его мысли и удивления шло в другой плоскости, чем у Пола:

«Неужели Пол за пятнадцать лет ни разу не просканировал все уголки сознания Ар, своего личного секретаря, хранящего не одну тысячу секретов. Доверяй, но проверяй — истина стара как этот бренный мир! Но до конца Пола мне не понять, — Рисли перешел в следующую плоскость размышления. — Если я просчитываю варианты далеко, то он всегда на шаг, а то и на два дальше…»

В 2-30 по аоурскому времени Рисли в сопровождении тайного агента отдела Х-3 взлетел на своем звездолете последней модификации «ГПР-127», которых во всей Вселенной имелось не более десятка.

Пол стоял на взлетной полосе до тех по, пока звездолет не превратился в маленькую точку и не исчез совсем, совершив мгновенный гиперпрыжок в Солнечную Систему.

— Что было, то и будет. Что делалось, то и будет делаться. И нет ничего нового под этими звездами. И не надо ничего придумывать, — произнес Полковник вслух понятные ему одному слова, отражающие его настроение, и медленно направился к своему дому, погруженный в свои размышления. Ему предстояло много о чем подумать. Но не с кем только было обсудить. Не с кем разделить. Некому доверить. Некого любить…

Вдруг, Пол резко остановился. Его глаза в темноте загорелись все более усиливающимся, нарастающим сиянием. Он направил взгляд на ночное звездное небо, и оно в мгновение ока закрылось густыми, низкими грозовыми облаками. Следующий его взгляд отразился яркими вспышками молний. Сверкающие стрелы раскололи небо на десятки причудливых геометрических фигур. Следом раздался оглушительный раскат грома и полил сильнейший ливень.

Пол долго стоял под проливным дождем, пытаясь залить образовавшийся вакуум внутри и вокруг себя. Душевные крики и стоны проявлялись в реальности громом и молниями.

Внезапно начавшийся дождь и гроза ни как не коснулись и не задели прав и свобод соседей Пола. Дождь, обрезанный невидимыми громадными ножницами, заканчивался на границе участков, и ни одна капля дождя не пролилась и не упала мимо. Раскаты грома подобно дождю тоже полностью угасали на невидимой границе. Случайно не спавший сосед мог увидеть в ночном ясном небе лишь яркие вспышки падающих звезд, град падающих звезд, и загадывать одно желание за другим, которые непременно должны были сбыться.

Все закончилась также внезапно, как и началось.

Промокший до нитки Пол, снимая по дороге мокрую одежду, решительно направился в сторону своего дома.

— Наташенька, золотце мое, вставай! Я кашку тебе сварила, твою любимую, на молочке. — Бабушка Наташи, Пелагея Ивановна, склонилась над железной полуторной кроватью и тихо, чтобы не дай бог, не напугать свою внученьку, свою кровинушку, аккуратно прикоснулась своей высохшей рукой к ее голове. — Вставай, милая, уже семь часов. На экзамены опоздаешь.

— Ба-а! — сонным голосом, не открывая глаз и не отрывая головы от подушки, произнесла Наташа Волкова. — Я вчера сдала последний экзамен. Сегодня у нас вечером выпускной.

— Ой, старая дура, ничего не помню, — запричитала Пелагея Ивановна. — Спи, Наташенька, спи мое солнышко. Отсыпайся. Видать меня склероз одолел совсем. Совсем из ума выжила…

Стараясь меньше скрипеть по рассохшемуся деревянному полу, застеленному самотканой еще не затоптанной дорожкой, Пелагея Ивановна, тяжело ступая на распухшие больные ноги, вышла из комнаты, продолжая беззвучно что-то шептать почти уже беззубым ртом в свое оправдание. Перед входной дверью она остановилась, посмотрела на свою внучку, безмятежно спящую на пуховой перине, собранной ею, когда Наташеньки еще и десяти годиков не было.

В тот год, в августе, аккурат перед школой, в родительский дом из города приехала дочь Катерина с внучкой Наташенькой и большим узлом из старого пододеяльника. Два дня дочь отдыхала, отъедалась на деревенской пище и молоке. Здоровье в те времена позволяло еще держать Пелагее Ивановне свою коровушку, свою кормилицу. Именно такими ласковыми словами Пелагея Ивановна называла корову Зорьку, без которой в деревне хоть кричи караул. Дочь на расспросы Пелагеи Ивановны не отвечала, ссылаясь на то, что устала, сил совсем нет от городской суеты, потом, позже поговорят.

Наутро третьего дня, как всегда, Пелагея Ивановна встала ни свет, ни заря, чтобы подоить корову, и сдать ее пастуху Федору с рук на руки в стадо.

На обеденном столе, прислоненной к трехлитровой стеклянной банке, чтобы заметнее, лежал альбомный лист для рисования. На нем аккуратными большими печатными буквами, специально для бабы Пелагеи, химическим карандашом было написано короткое, но очень объемное по содержанию письмо от Катерины: «Мама, я Наташку оставляю тебе. Уезжаю на Байкал, надо устраивать жизнь. Прости. Деньгами помогу, когда смогу».

Пелагея Ивановна, с трудом прочитав коротенькое письмо, обессиленная сообщением, тяжело присела на табурет. Слезы, словно осенний дождь по крыше, закапали на альбомный лист, впитываясь и размывая строчки письма, которое Пелагея Ивановна сжимала высохшими, пожелтевшими от времени руками.