Анна Субботина - На пороге зимы

Верен до последнего боялся, что оробеет и спутает слова. Но, верно, забытые боги вправду следили с небес. Без единой запинки он взошёл на помост, преклонил колено и слушал, будто со стороны, как твёрдо и уверенно ложатся давно выученные слова:

— Клянусь хранить верность Империи и Его Величеству. Клянусь ценить честь выше жизни. Клянусь защищать слабых. Иначе пусть мой меч обратится против меня.

И совсем слабым отзвуком слышался ответ:

— Встань, Верен из Красильной Гавани, воин Империи. Да пребудет с тобой удача.

Солнце клонилось к горам. Слуги подметали площадку и вели на сеновал тех, кто не мог сам отойти от стола. Северяне неспешно шли в укрепления, хвалясь новыми мечами. Верен поглаживал непривычную рукоять, а другой рукой держал под локоть Бригитту. Она что-то говорила, а он только кивал и не мог ни попрощаться с ней, ни поцеловать, вообще не решался проронить лишнее слово, чтобы не разрушить благословение этого великого дня.

Такко зашёл в замок ненадолго — спрятать награду и вылить на голову ведро воды, чтобы не так слипались глаза. На пустоши не смолкали голоса и музыка, там плясали, пили и разбредались парами кто к реке, кто к лесу. Такко с Гретой облюбовали местечко на берегу, где зимой преследовали Шейна. Грета вплела в волосы цветы жасмина, их запах туманил голову не хуже выпивки. Затем она заявила, что ей нужно сменить платье, и вот Такко ждал её, прислонившись к столбу конюшни, и отчаянно моргал, чтобы не задремать.

Наконец в холле раздались шаги, но вместо Греты из замка вышел Оллард, за ним — десяток воинов в доспехах.

— О, Танкварт. Ты вовремя. Седлай, мы едем в Лиам.

— В Лиам? Сейчас? Зачем?

— Давно собирался узнать, разведали ли они берег, как обещали. Когда ещё навестить соседей, как не в праздник?

Такко даже головой замотал, чтобы увериться, что это не морок и не сон.

— Что-то стряслось?

— Нет. Я весь день ждал незваных гостей, но, как видишь, напрасно. Так что едем. Впрочем, не хочешь — оставайся.

— Я мигом!

Сон и хмель как рукой сняло. Увидеть Лиам, где не были ни Верен, ни Ардерик — разве ж от такого откажешься!

Солнце скрылось за очередным хребтом. Тропа вилась по склону, хорошо видимая в летних сумерках. Отряд чуть отстал, позади слышались голоса и бряцание железа. Оллард и Такко спустились в долину первыми. Не дожидаясь остальных, Оллард поднял коня в галоп, Такко устремился за ним.

Над вереском клубился туман. Лошади плыли над ним, не оставляя следов. Пахло дурманом и пряными травами, сзади слышался глухой топот копыт, и Такко казалось, будто он снова на маркграфской пустоши, только на этот раз его взяли в Дикую Охоту.

Тогда смерть бродила рядом, и граница миров была тонка, как никогда. Сегодня всё дышало жизнью. Даже равнодушные горы нежились под немыслимым ночным солнцем и верилось — нынче можно всё. Лошади летели по ровной тропе, туман стелился им под ноги, и сердце заходилось от острого, безудержного счастья.

В маленькой комнате остро пахло травами. Ардерик, вполголоса ругаясь, растирал правое плечо. У него и раньше ныли старые раны, а после турнира рука разболелась так, что о сне можно было забыть.

Верен сидел против него на лежанке, протирал меч и смотрел в стену. Он проводил Бригитту в замок, выпил с Кайленом за присягу, дождался, когда солнце коснётся перевала и снова пойдёт вверх, но спать всё ещё не хотелось. Тем более, дверь была распахнута, с пустоши слышались голоса и музыка.

— Маркграф уехал, — сказал наконец Верен. — В Лиам. Грета сказала.

— Куда его понесло-то в праздник?.. Не с кем на перину завалиться, вот и заскучал? А, собака, будь оно неладно! С зимы так не болело…

— Завтра поберегись хоть.

— А и поберегусь. Пусть молодёжь красуется. Вы с Кайленом всех за пояс заткнёте, ты с мечом, он с луком. Так граф уехал, говоришь? Людей много взял?

— Десятку.

— Тогда ясно, зачем поехал — напомнить лиамцам, что обещали поддержать нас зимой. Теперь Шейну не уйти. Загоним его, как лису!

Верен отложил тряпку и сделал несколько выпадов. Новый меч пока непривычно лежал в ладони. Надо думать, граф не сказал Такко заранее, что надо ехать, иначе он непременно попрощался бы.

— Странно всё же они уехали. Посреди праздника. В Лиаме выпить и поесть горазды. — Верен хорошо помнил, как сетовала баронесса на опустевшие после лиамцев кладовые. — С кем он там о деле собрался толковать?

— Так самое время: все доверчивы и болтливы. Видал, как его зимой сторонились? А сегодня в дом пригласят, в дружбе поклянутся и не поглядят, что граф и чужак. Знаешь, смотрю я иногда на графа, и зависть берёт. Не подумай, я бы в его шкуре ни часа провести не согласился. Но вот чего не отнять — соображает он лучше нас всех вместе взятых. Нам в праздник пива бы попить, на турнире похвалиться — а у него сперва дело.

— Это ты его после поединка так зауважал?

— И после поединка тоже. Школа у него чисто турнирная, зато удар чёткий, точный — редко такой встретишь! Я это к чему: жить нужно с холодной головой. Хороший воин у любого найдёт, чему научиться. На маркграфа тоже иной раз не мешает оглянуться.

— Вот и оглядывайся почаще, — не сдержался Верен. — И барона больше не задирай.

— А ты не борзей. Думаешь, присягу дал и учить меня можешь?

Верен пожал плечами и снова взялся за тряпку. На лезвии едва просматривались старые зазубрины — память о зимних боях. Меч был с прошлым владельцем до конца, лет двести назад их похоронили бы вместе, но сейчас оружие досталось Верену, и это было правильно. Не должна оружейная сталь скучать в земле.

— Барону после всего, что он здесь вытворял, не жить, — твёрдо проговорил Ардерик. — Помяни моё слово, получит он титул — и расплатится за всё. За ложь, за войну, за наших парней. За каждую клятую царапину на наших мечах.

Он покосился на стену, будто сквозь неё был виден курган.

— Тем более не задирай его, — посоветовал Верен. — Без тебя получит.

— Не могу, — просто ответил Ардерик. — Вижу его рожу самодовольную и вспоминаю, как он пел: мол, всё спокойно, подумаешь, солеварни сгорели, а Эслинге огненными стрелами закидали, мы тут сами разберёмся… Сказал бы как есть, а лучше бы давно в столицу написал — и сотня наша была бы жива!

Верен хотел возразить, что в столицу могла бы написать и баронесса, но прикусил язык. А не знал бы тайну Ардерика, поверил бы, что в ненависти к барону виновна только погибшая сотня.

Верен вспомнил, с какой гордостью Ардерик нёс на мече ленту, повязанную баронессой, и вдруг понял, что уехать с Севера будет непросто. Он не говорил об этом ни с Ардериком, ни с Бригиттой, но когда война закончится, придётся что-то решать. Накатила острая тоска по дому и семье; старший брат, поди, уже растит первенца, сёстры либо повыходили замуж, либо просватаны, а у отца с матерью прибавилось седых волос. Увидеть бы их, обнять… Впрочем, что помешает ему выпросить полгода и съездить к родителям, когда всё уляжется? Быть может, даже с Бригиттой? Всё равно с таким сотником, как Ардерик, дома не засидишься. Север так Север. Не хуже любой другой земли.