Анна Субботина - На пороге зимы

— Бери бумагу и садись за ширму. — К делу маркграф тоже всегда переходил неожиданно. — Я буду говорить с бароном, а ты — записывать наши слова. Возьми перо, которое не будет скрипеть, и сиди тихо. Я не хочу, чтобы барон соизмерял свои речи со свидетелями.

— Просто записывать или…

— По форме, как протокол допроса. Беседа обещает быть занятной.

Устроившись в тёмном углу, Такко первым делом проставил дату и улыбнулся. Ровно год назад этим числом его записали в судебную книгу Эсхена как похитителя графского серебра. Такко вспомнил все свои подозрения и страхи, как мчался на Север, как вжимался в стену кладовой, где они с Оллардом встретились после разлуки, как собрался бежать куда угодно… Теперь прошлое отступило, смылось, как ненужные записи. Осталось тёплое, прочное ощущение общего дела. Было что-то очень правильное в том, что правая рука была выпачкана чернилами, а на левой заживал знак нерушимой дружбы с Вереном.

Слуга распахнул дверь, и вошёл барон. Такко осторожно подвинулся, чтобы лучше видеть сквозь щели в ширме, и приготовился записывать.

Барон Эслинг сильно похудел за последний месяц. На добродушном прежде лице застыли резкие складки, брови были печально изломаны, губы сжаты в тонкую линию. Оллард не предложил ему сесть, и барон, подумав, опустился на скамейку у двери.

— Казнь вашего брата назначена на День Первых плодов, — без обиняков начал Оллард. — Ставлю вас в известность и требую подготовить…

— Не будет никакой казни.

— Что, простите?

— Это мой замок, мои земли, а мой брат — первый наследник после меня. Я требую для него императорского суда — как глава рода Эслингов.

— Вы забыли, что говорите с прямым представителем Его Величества?

— Ничего я не забыл, только пока я жив, казни не будет.

Как ни презирал Такко барона, сейчас его было трудно не уважать, так решительно он говорил. Неужто не зря на гербе Эслингов был лось? С этим лесным чудищем сто раз разойдёшься мирно, но если будет не в духе — берегись!

— Да вы рассудка лишились защищать предателя. Ваша собственная жизнь висит на волоске, вы, сын и брат изменников!

— А вы оскорбляете хозяина Эслинге и главу рода. Я буду говорить только с императором.

— Если не придержите язык, скоро заговорите со своим отцом. Не извели бы голубей — написали бы Его Величеству лично. А сейчас довольствуйтесь тем, что есть. Казнь состоится в День…

— Не будет никакой казни! Я написал. Послал бумагу ещё зимой. С последним голубем. В письме я подробно описал все злоупотребления, что позволили себе сотник и женщина, по недоразумению названная моей супругой. Император разберётся сам. И ему не понравится, что вы присвоили его власть и распоряжаетесь его именем. Я и про вас всё напишу, когда повезут шерсть.

«Ай да барон», — думал Такко, едва успевая записывать. Он как знал, что положение Олларда не позволит рисковать.

Впрочем, маргкраф не собирался уступать.

— Подробно описали? Это ж каких размеров был голубь, что снёс все ваши жалобы? Или вы послали письмо с орлом?

— Я послал несколько птиц.

— Сочувствую тем, кто разбирал лживое нытьё. И каков же был ответ?

— Я его не получил. Но в самом скором времени…

— Стало быть, нет уверенности, что эти выдумки вообще дошли до Его Величества. Ваше счастье! Эслинг, вы всё же редкий дурак! Вы должны громче всех требовать казни брата, чтобы очистить своё имя, а вы что делаете? Право, я не посадил вас в соседнюю башню только из уважения к вашей жене.

— Из уважения? Да вы бережёте меня для проклятого титула, только и всего! Попробуйте, убейте меня! Думаете, я не понимаю? Не вижу? Да вы все трясётесь, лишь бы я не прогневал императора настолько, что Север уплывёт у вас из-под носа!

Оллард поднялся, стремительно пересёк комнату и остановился перед Эслингом:

— Будьте уверены, если я пожелаю — титул получите не вы, а ваша мёртвая туша, начинённая соломой и шестерёнками. Никто и не догадается, что барон не просто удручён потерей семьи. А ваш брат всё равно умрёт, и мне даже не понадобится прикладывать к этому руку — достаточно не заметить, что среди стражников попадётся пара местных. Из тех, кто потерял в войне всё — семью, дом, добро! Хотите, чтобы его удавили на грязной соломе? А потом сбросили с башни и растерзали в клочья? Так и будет! И вы сто раз пожалеете, что из глупой жалости не устроили брату достойную смерть! Вы этого хотите? Вы вообще представляете, чего стоило сохранить его живым до этого дня?

Шаги простучали назад к столу. Такко замер с пером в руке. Пожалуй, про шестерёнки он записывать не будет.

— Вопрос с казнью решён, и вы последний, с кем я буду его обсуждать. — Скрипнул стул, звякнули перья в отодвинутом держателе. — Я позвал вас для другого. Кто в Эслинге исполняет обязанности палача?

Повисла тишина — нехорошая, тяжёлая.

— Мы не держим палача, — заявил барон. — На Севере слишком мало людей, чтобы убивать их даже во имя правосудия. Вам-то не понять…

— Как же вы поступали с преступниками?

— Есть дальние пастбища, где любой будет полезен.

— Надо думать, всех сколь-нибудь толковых людей вы переправляли брату. Так? А мы-то думали, откуда на побережье такая прорва народа!

Барон шумно вздохнул, но промолчал.

— Что ж, — продолжал Оллард, — раз палача нет, попросим Ардерика. Вешать младшего Эслинга несолидно, отдавать в руки мясников ещё хуже. Да, Ардерик достаточно оправился и сделает всё быстро и аккуратно.

— Нет.

— Нет? Хорошо. Кого посоветуете?

Эслинг вздохнул, собираясь заговорить, но вместо слов вырвалось лишь глухое рычание.

— А старый барон тоже не держал палача? Надо думать, он сам вершил правосудие? Как хозяин Эслинге и глава рода?

Воцарилось молчание. Такко дописал и наконец поднял глаза. Барон сидел сгорбившись, вобрав голову в плечи, опустив глаза. Руки комкали подол рубахи. Оллард откинулся на спинку кресла, спокойный, невозмутимый. На Эслинга он смотрел столь же безмятежно, сколь на Такко за шахматами — уверенный в выигрыше, начавший партию ради игры, а не заранее известного итога.

— Да имейте же хоть каплю милосердия… — сдавленно выговорил Эслинг.

— Милосердия? Сколько угодно! Уверяю, ваш брат мечтает о красивой смерти. А вы сможете хоть немного обелить себя.

Стукнула скамья, скрипнул пол: барон поднялся.

— Нет. Ни за что. Сперва придётся меня убить.

— Это легко устроить! Ардерик будет рад казнить вас обоих! Эслинг, право, вы мне надоели. Выбирайте, кто возьмётся за меч, Ардерик или вы. И скажите спасибо, что я вообще позволил вам выбор.

Барон ушёл, не проронив больше ни слова. Такко принёс записи Олларду на подпись и не удержался:

— Он скорее сам удавится, чем согласится. Он всю зиму твердил, что не поднимет меч на брата.