Анна Субботина - На пороге зимы

Баронесса оправилась от обморока почти мгновенно, и Верен сразу потерял к ней интерес. Глупо было думать, что женщина, видевшая столько смертей за зиму, будет ошеломлена казнью.

Ардерик поймал благодарный кивок баронессы, повернулся к толпе и высоко поднял мёртвую голову. Рёв поднялся такой, что над лесом испуганно взмыли птицы. Следом в толпу швырнули клетку, и за криками почти не было слышно треска — прутья разломали в щепки, растащили на память.

Верен опустил арбалет и отёр лоб. До последнего ждал, что либо барон что-нибудь выкинет, либо Шейн. Теперь всё было позади, и радость за Ардерика затапливала с головой. Сотник против обыкновения молчал: толпу было не перекричать, да и не нужно было ничего говорить.

Вот какова победа — в бою её не видно. Должно пройти время, когда мёртвые будут оплаканы, а раны залечены — вот тогда приходит осознание и настоящее упоение совершённым. Правильно они не добили Шейна на острове. Теперь пожинали чистую победу, не подпорченную болью и скорбью. Вызревшую, полную.

— Голубь! — вдруг вскрикнул Такко, указывая вверх. Из стаи всполошенных птиц вырвалась крылатая тень и юркнула в разорённую голубятню — впервые после зимы.

Ардерик опустил мёртвую голову и проводил птицу взглядом, в котором мешалось предвкушение и торжество.

— Вот и вести из столицы, — негромко сказала баронесса.

Баронесса с графом удалились в замок. Верен с Ардериком остались — нужно было присмотреть за порядком. Люди, как безумные, рвались к помосту, чтобы коснуться окровавленных досок — одна тьма знала, зачем, будто мало было пролито крови этой зимой. Здесь же крутился бард, что пел о подвигах баронессы на Солнцестояние, и вскоре люди уже напевали незамысловатую балладу, пересказавшую недавние события на свой лад:

Императорский канцлер Кенельм Ривелен почтит Эслинге своим присутствием на Праздник Урожая — принесённая голубем весть мгновенно облетела округу. Узкая полоска пергамента вместила немного: канцлера сопровождают пять сотен воинов, из них двести конников, сверх того полторы сотни слуг… Ни слова о том, с чем они прибудут. С миром или?..

Полтора месяца миновали, как неделя. На пустоши выросли новые дома, сараи, конюшни. Подъёмник качал воду день и ночь, в покоях старого барона мыли, скребли и чистили — где ещё разместить господина канцлера, как не там? Слава богам, Тенрик уехал встречать гостей и не бросал тоскливые взгляды на отцовские комнаты.

Вся округа судачила, что по Северному тракту идёт огромное войско, а за ним — обозы без счёта. Скоро в Эслинге будет в достатке зерна, зелени, а ещё работников. И золота, которое Элеонора так настойчиво просила в письме у отца, благо доход с её родовых земель принадлежал только ей.

Наконец прибыли и гонцы. Элеонора обошла все комнаты второго яруса и отправила служанок осматривать остальные. Лекарь запретил ей ходить по лестницам, да она и сама боялась. Стоит оступиться и… даже представить страшно! Хорошо, что Грета справлялась с делами не хуже самой Элеоноры. И явно ждала столичных гостей с не меньшим нетерпением.

До осеннего равноденствия осталось три дня, когда с башни раздалось:

— Едут, едут!

Ударил колокол. Впервые после зимы Эслинге созывал людей не на бой, а на праздник.

Элеонора ждала на крыльце, опираясь на руку Олларда. С другой стороны стоял Ардерик. Его меч касался бедра Элеоноры, когда он поднимал голову, чтобы рассмотреть приближавшееся войско сквозь распахнутые ворота. Элеоноре хотелось самой подняться на носки, а лучше выйти на стену. Только как ни торопись, всё равно не узнаешь, с чем пожаловал канцлер и для чего привёл такое войско — показать имперскую мощь или сомневался, что с врагами покончено?

Первым во двор въехал Тенрик, ещё более хмурый, чем обычно. Бросил поводья Дарвелу, оттеснил Ардерика и встал рядом с Элеонорой — близко, но не касаясь.

— Всё готово? — буркнул он.

Элеонора кивнула и улыбнулась. Не мужу — людям, что кидали любопытные взгляды: как-то барон держится с женой, что погубила его родителей и брата?

Вскоре во дворе стало тесно. Сытых коней и всадников в сияющих доспехах совсем не коснулась война. Элеонора вбирала взглядом каждую мелочь: кружевной воротник, забавно выбившийся из-под нагрудника, шёлковые и бархатные плащи, самоцветы на уздечках, резные луки сёдел… С войском будто вернулась её юность — пышная, безмятежная, когда можно было получить что угодно, просто потребовав. Будто бы во двор ворвалось тепло юга, которого Элеоноре так не хватало эти годы.

— Знать бы, где было это войско зимой, — проворчал за спиной Ардерик.

— Надо думать, тогда в казне не хватало денег, — отозвался Оллард.

— Уж не на ваши ли денежки они так разоделись?

Оллард хмыкнул и промолчал.

Блеск потускнел. Теперь Элеонора подмечала взгляды, которыми воины окидывали двор и замок: удивлённые, пренебрежительные. Ей самой Эслинге долго казался скучным, нелепым, грубым. Но ныне это был её дом, который она защищала с мечом в руках и готовилась пролить кровь не в битве, так на родильной постели.

Между ней и гостями будто пролегла невидимая грань. Они не знали, как свистят стрелы над головой, как трещат стены под камнемётами — и позволяли себе смотреть на эти стены с презрением! Элеонора вскинула голову, расправила плечи под тяжёлой зимней накидкой и улыбнулась канцлеру, выбравшемуся из кареты.

— Я представлял ваш замок иначе. — Он остановился на крыльце, рассматривая щербины на каменной кладке и простой герб над входом. Затем скользнул взглядом по Элеоноре, и она ощутила, что её платье сшито по моде пятилетней давности, а накидка видала лучшие времена.

— Мы пережили войну, господин Ривелен, — отчеканила Элеонора. — У нас были иные заботы, чем наряжаться и наводить красоту. Но о гостеприимстве мы не забыли. Вы и ваши люди устали с дороги. Прошу к столу.