Анна Субботина - На пороге зимы

Такко поклонился в знак благодарности, а когда выпрямился, о баронессе напоминал только тонкий запах духов. Сердце стучало; он ввязался в игру, которая ему была не по силам. Но определённо стоила того, чтобы попробовать разобраться в ходах. Родовой меч обретёт своё место, и отнюдь не в усыпальнице. А кто из близнецов возьмёт его, укажет время.

Такко оставил у Ривелена все вещи, кроме бумаг и двух бутылок вина из потайного маркграфского шкафа. С таким набором можно было пойти только в одно место, и он зашагал по пустоши, беззвучно молясь, чтобы Верен был у себя и свободен.

Верен понял без слов — послал кого-то предупредить Ардерика и Бригитту, другого отправил за бочонком эля.

— Барону титул и без нас дадут. На могилу пойдём, да?

Такко мотнул головой, вздрогнул. После маркграфских покоев, пусть и разграбленных, после живого и искреннего письма идти на могилу хотелось меньше всего.

— Давай к Шейну на курган. Оттуда и праздник увидим.

Замковый двор с холма было видно плохо, только верхний стол. Слуги сновали с полными блюдами и кувшинами. Такко тоже откупорил обе бутылки, одну протянул Верену. Стекло звякнуло, на руки пролилась багровая жидкость. Такко отхлебнул большой глоток и наконец рассказал Верену всё, что носил в себе этот год — о подкинутом серебре и суде, тайных ходах и механизмах, об Агнет и белых лепестках. Умолчал лишь об убийствах — это другу знать не следовало. Верен сперва пытался переспрашивать, потом лишь сидел с круглыми глазами да наполнял пустеющие бутылки элем.

Когда Такко закончил, в замке зажгли праздничные огни. Ударил колокол. Барон встал и поднял рог высоко над головой.

Едва увернувшись от слуг с огромными подносами, Ардерик вошёл в замок и почти сразу услышал на лестнице голос Элеоноры:

— Я девять лет управлялась без советника, господин Ривелен. Зря беспокоитесь.

Ответ канцлера было не разобрать, слышался только увещевающий бубнёж.

— Тенрик ценит чужие жизни, — возражала Элеонора. — Годен только голубям… я хотела сказать, он жалел даже голубей, павших от мора. И он далёк от северных заблуждений. Его скорбь не перейдёт в месть. О, Ардерик! Рада вас видеть. Вы сегодня один? Вашему оруженосцу не оторваться от молодой жены?

— Верен помогает другу скорбеть по маркграфу. Я выдал парням меру эля и не жду их до завтрашнего дня.

— Главное, чтобы эта милая попойка не задержала наш отъезд, — буркнул Ривелен. — Не хватало застрять где-нибудь у Северного Предела.

— До снегопадов ещё долго, — успокоила Элеонора. — Дайте мальчику оплакать утрату. Простите, господа, я должна вас оставить. У меня разговор к Дугальду Лиамскому. Наши соседи, как всегда, привезли эль, и надо успеть, пока почтенный Дугальд способен отличить меня от сосны.

Ривелен тоже удалился. Ардерик проводил его пренебрежительным взглядом. В воздухе витала тревога, и канцлер даже не пытался её скрывать. И боялся он — смешно сказать! — Эслинга.

После вчерашней схватки барон из презираемого всеми увальня превратился в скрытую угрозу. За этот год у него отняли жену, семью, замок, власть. Наследников, наконец. От такого у любого лопнет терпение, даже у Тенрика Эслинга.

Намётанный взгляд выцеплял кольчуги под одеждами столичных воинов. Лиамцы тащили к столу рыбу и катили неизменные бочки, но и в их взглядах мелькала настороженность. Ардерик огладил рукоять меча. Если судьба даст шанс сделать Элеонору вдовой, он им воспользуется.

Южане были везде; таились в нишах коридоров, за зубцами стен, в дверных проёмах. Двор Эслинге будто стал тюремным двором, за которым следили надзиратели. Тенрик стоял в тени конюшни, точь-в-точь как зимой стоял в нише холла. Смотрел, как готовят столы к его торжеству, и чувствовал себя лишним.

Распоряжалась снова Эйлин, разряженная, бесстыжая. Тенрик уже привык видеть её под руку то с одним, то с другим. Сперва крутила хвостом перед сотником, потом взялась за графа, а только того похоронили — уже вьётся вокруг канцлера. И как он раньше не видел, на ком женат?

Теперь уже поздно что-то менять. Не удастся ни развестись с ней, ни оспорить наследников — весь замок будет свидетельствовать, что он был с ней в положенный срок. Ничего не сделать. Сам виноват, сам привёз в дом жадную змею, сам позволил расколоть семью, а после казнить брата. И не отомстил. Никчемный, ненужный.

Брат был прав и правы были родители: присягать Империи было ошибкой. Теперь забияку Шейна сменила жадина Эйлин, и если за братом стояла лишь ошалелая шайка, то эта привела за собой толпу ненасытных южан.

Дул северный ветер, и столы накрыли во дворе, под защитой стен. Вокруг расставили жаровни, разложили костры в железных корзинах. За верхним столом трещали не переставая:

— За гагачий пух весной давали по золотой марке…

— И то с гусиным перемешали!

— Аптекари тюлений жир с руками оторвут!

— А сушёную медвежью печень! В порошок её и продавать по грану!

Только и разговоров было, что о загадочных морских землях и их несметных богатствах. Тенрик зря тешился надеждой, что союз с Империей даст мир. Вышло только хуже. Шейн всего лишь жёг поля и угонял коз, а эти решили выдоить Север досуха.

С казни Шейна прошло ровно три месяца, а Тенрик всё ворочал в голове одно и то же. Как перерезает путы на руках брата, кидает ему меч и закрывает собой. Шейн успел бы проткнуть и графа, и Эйлин, и скрестить мечи с сотником. Торжество было бы недолгим, зато о Тенрике бы сложили совсем другую балладу!

Нож и сейчас висел на поясе. Ещё не поздно. Один удар — Эйлин, второй — канцлеру. Третий — как повезёт.

Одна незадача — после такого он бы перестал быть Тенриком Эслингом.

За столом не смолкали споры:

— Пробьём на побережье дорогу!..

— Солеварни свои построим!

— Закупим тонкорунных овец для островов!

Тенрик знал, как ранима северная земля. Она кажется суровой и безжалостной, но лишь потому, что жизнь безжалостна к ней. Приласкай её — и она воздаст сторицей. Давай полям отдохнуть каждый третий год, семена бросай редко, овец стриги весной, а крой осенью, рубишь лес — не топчи ягоды. Нехитрая наука, которую Эйлин так и не смогла усвоить.

Тенрик вертел в руках полный до краёв рог и усмехался в усы. Южан погубит жадность. Сколько людей и кораблей потонет, пока острова найдут? Сколько погибнет от холода и дурной пищи? Сколько потонет по пути домой?

Погубить имперцев легко. Пусть забирают Север. Пусть истощат поля, заморят овец, выловят рыбу, идущую на нерест, не дав отложить икру. И сдохнут с голода.

Ударил колокол, призывая к тишине. Канцлер завозился со своими бумажками. Эйлин приосанилась. Сейчас зачитают указ, сейчас Тенрик получит титул за то, что предал брата и Север. Он встал и высоко поднял рог, глядя на курган брата.