Анна Субботина - На пороге зимы

Верен пожал плечами и тоже подошёл к окну:

— Вот это стены! Толщиной в человеческий рост, не меньше! А олень там, над очагом — это был герб барона, да?

— Лось, — поправил Ардерик. — Да, это родовой герб Эслингов. У нас лосей нынче днём с огнём не сыщешь, а здесь им раздолье.

Лосей Верен видел всего пару раз, но знал, что они упрямы и сильны, что умеют скрываться в лесу так, что пройдёшь вплотную и не заметишь, и что по весне у них на пути лучше не стоять. Хороший герб был у Эслингов, сильный.

— Выходит, здешние бароны взяли себе новые гербы, когда начали править? — спросил он. — Раз лось — северный зверь?

— Почему? Эслинги из местных.

— Из местных? Барон — из дикарей?!.

— Представь себе! Верен, ты где был, когда я рассказывал эту историю? Хотя знаю — упражнялся с мечом… Так вот, Эслинги — старый северный род, почти уничтоженный в межклановых распрях. Они тут вечно грызлись между собой за пастбища и по всяким пустякам. Сто лет назад клан Эслингов или как их тогда звали, прижали так, что они попросили защиты у Империи в обмен на земли и верность. Принесли клятву, получили войско, оружие и титул и отбились от врагов. Затем переиначили имя на имперский манер, выстроили замок за счёт казны и начали исправно поставлять на юг шерсть и рыбу. А после присоединения Лиама ещё и соль, что сберегло казне немало золота. Взамен получили зерно, зелень, а ещё ссыльных, чтобы разбавить местную породу. Говорят, жён для баронов до сих пор выбирают при дворе, чтобы дети воспитывались в преданности короне. Правда это или нет, не знаю, но Эслинги крепко помнят, что если бы не помощь Империи, их род вырезали бы под корень. А ещё я слышал, будто нынешнему барону досталось в жёны настоящее сокровище. Госпожа Элеонора хорошего рода, я учился по военным трактатам, написанным её предками. Говорят, будто она редкой красоты и гораздо моложе мужа. Вот если бы она провожала нас в спальню, а не этот старый боров, а? — Ардерик толкнул смутившегося ученика в бок и усмехнулся: — Ладно. Мы ничем не оскорбим хозяйку замка. Но всё же хотел бы я на неё поглядеть, а заодно узнать, отчего её не было за ужином.

— Ну и дела, — проговорил Верен. — Я-то думал, камнееды — совсем другой народ…

— Ну, с имперскими они меньше мешались, так что теперь может и другой. А, тьма с ними, и с Эслингом первым! — От окна тянуло холодом, и Ардерик захлопнул ставни. В комнате стало совсем темно, застеклённые фонари едва освещали застеленные мехами лежанки и кувшин на столе. — Скажи лучше, как тебе замок? Ты же не бывал ни в одном.

— Я ждал, что он будет более нарядным, — подумав, ответил Верен. — Снаружи-то я видел много замков и ратуш, и все они были с росписями, мозаикой, цветным стеклом… Я думал, здесь будет так же. И везде камень! Я, когда выходил во двор, копнул там, где у них огород. Земли на две ладони, а дальше — голый гранит! Как они живут, как выращивают хлеб?

— Север, — пожал плечами Ардерик.

Как будто это короткое слово всё объясняло.

Ардерик поднялся затемно и, едва дождавшись рассвета, растолкал Верена. Утренний свет неохотно просачивался сквозь толстые стёкла, едва освещая гобелены на стенах и резные панели на низком потолке. В комнате уже было тепло — заметно теплее, чем в дорожной палатке. Наскоро умывшись и немного поплутав по извилистым коридорам, воины поднялись на сторожевую площадку башни, где Ардерик развернул потрёпанную карту.

Верен видел эту карту десятки, если не сотни раз: замок в полукольце гор, разомкнутых на юге клином соснового леса, а на севере обрывавшихся у Ледяного моря. До недавнего времени это были всего лишь линии и витиеватые подписи, в которых Верен не разбирал ни единой буквы. Но сейчас лес и пустошь взаправду расстилались за спиной, пахли смолой и первым снегом, а впереди вставали гордые, величественные, окутанные туманом горы.

— К востоку от этих вершин лежат плодородные долины и пастбища, — Ардерик сверял рисунок с открывшимся с башни видом, держа карту так, чтобы Верену тоже было видно. — Это имперские земли, за которыми смотрит Эслинг. Там разводят скот, ловят рыбу и даже что-то выращивают. Жить можно. На западе — Лиам, до него около трёх переходов. Говорят, в ясную погоду отсюда виден дым от его коптилен и солеварен. Был виден, — поправился он, помрачнев. — Ледяное море в двух переходах на север, если мерить по прямой. Но дорога идёт по горам, поэтому на деле выйдет дольше. Если там вообще есть дорога…

Ардерик хмурился, и Верену тоже было не по себе. В пути им, как и остальными, владел азарт, но теперь он уступил место трезвому расчёту — а взвесить и просчитать нужно было многое.

— Там голые скалы до самого побережья, — продолжал сотник. — Камень и ничего, кроме камня. Деревья растут кривые и высотой нам по пояс. По крайней мере, так рассказывают. Сто лет назад наши оттеснили на эти скалы дикарей и перебили бы всех до единого, но те укрылись в пещерах, как черви. Выкурить их оттуда не удалось, да и не пытались особо. Император запретил им выращивать зерно и пасти скот на своих землях, после чего отозвал войско, понадеявшись, что они постепенно вымрут или сдадутся. Но этого не случилось.

— Что же они там едят? — удивился Верен.

— Гранит и мох, — расхохотался Ардерик. — Говорю же, камнееды! На самом деле, в горах неплохая охота, а в море превосходно ловится рыба, и она жирнее и сочнее той, что заходит в реки и достаётся нам. Но без хлеба и зелени всё равно не выжить. Вроде бы кое-где на склонах можно выращивать бобы и пасти коз, но этого мало. А хуже всего то, что нет топлива. Понятия не имею, как они выживают.

Верен прикинул на глаз расстояние — до серых, поросших чахлым лесом отрогов было недалеко: часа три верхом. Судя по всему, горы стали для северных дикарей крепостью почище замка Эслинге. Стены пещер были определённо толще и прочнее замковых, заплутать на извилистых тропах было проще, чем в тёмных коридорах, и угроза от них ощущалась отчётливее, чем от густой тьмы ниш и тайных дверей. Верен попытался представить себе гранитные склоны, изрезанные расщелинами, все в углублениях и выступах, за каждым из которых мог прятаться меткий стрелок — и по спине пробежал холод.

Называть врагов дикарями хотелось всё меньше. Верен был твёрдо уверен, что у настоящих дикарей не бывает гордости, и они бы сдались за южное зерно и мирную жизнь. К этим же, выбравшим свободу, трудно было не испытывать уважения. Они обещали стать достойными противниками, а это значило — никто не скажет, что Верен, сын красильщика шерсти, зря учился сражаться, а сотник напрасно приблизил мечника-самоучку.

— Сегодня потрясём Эслинга, чтобы отправил кого-нибудь на разведку, — рассуждал вслух Ардерик. — Своих людей я в горы не пошлю. Местные точно знают, откуда ждать засады, а наши привыкли сражаться на ровной местности. Или ты вырос в горах, Верен? Я всё забываю.