Анна Субботина - На пороге зимы

Ей понадобилось время, чтобы слова Ардерика дошли до сознания.

— Если… Но мы же победим, Ардерик!

— Конечно, — он привлёк её к себе, откинул меховой капюшон, погладил по волосам. — Конечно, победим.

Элеонора ощутила, как устала и замёрзла, насколько её проморозил Север за эти дни и последние восемь лет. Она уткнулась Ардерику в плечо и позволила увлечь себя под защиту ниши в стене. В его объятиях Элеонора отогревалась, как у костра, зная, что он может обернуться бушующим пожаром ради неё. Она повела плечами, позволив корсажу разойтись, и подняла бедро, прижимаясь плотнее.

— Подожди! — усталость и отчаяние отступили от мысли, пронзившей Элеонору ледяным клинком. — Так ты поэтому лёг со мной вчера — потому что не надеешься на победу?!

— Если у нас будет ребёнок, воспитай его воином, — вместо ответа прошептал Ардерик, не ослабляя объятий. — На тебя никто не посмеет поднять руку, чем бы ни закончилась наша история.

Из окна второго яруса обзор был никудышный. Стены были толщиной в человеческий рост, и двор был виден, только если забраться на подоконник. Верену быстро надоело сидеть там, скорчившись в три погибели, и он спустился назад в башню. Ардерик ушёл, едва рассвело, бросив короткий приказ «присматривать тут за всем». Но присматривать было не за чем: все знали своё дело. Потому Верен сидел на полу, подперев подбородок рукой, и рассеянно слушал стоны раненых, блеяние коз и другие звуки осаждённого замка.

Он ждал, что после сражения будет спать как убитый до следующего наступления, но в голове крутилось слишком много мыслей. И прогнать их было нельзя, хотя чем дальше, тем меньше они нравились. Вчера Верен искренне восхищался Ардериком, принявшим поединок ради защиты замка и чести баронессы. Выйти одному за всех было так прекрасно и правильно, что вчера Верен был готов умереть, но стать причастным этой правильности. А ещё раньше Ардерик говорил барону, что будет защищать баронессу до конца жизни, и Верен запомнил каждое слово, надеясь, что когда-нибудь сможет повторить их.

Но дальше начиналось странное. Вместе с клятвой вспоминалась обугленная киноварь и расспросы Ардерика. Можно было отмахнуться от мысли, что баронесса хотела отравить мужа — дела знати, в них проще не вникать, — но не забыть, что Ардерик всё знал, одобрил, расспрашивал нарочно…

А вчерашний поединок? Кем теперь следовало считать Шейна Эслинга? Он оставался злейшим врагом, которого надлежало убить, но Верен с Ардериком, получается, были обязаны ему жизнью. А согласись он присягнуть Империи — ему бы простили разорённые земли и перебитую сотню?.. А стань он своим, обернулся бы предателем для тех, кто следовал за ним?..

Верен рыкнул и переменил положение, пытаясь прогнать назойливые мысли. Не за этим он шёл на Север! Давние слова Ардерика, что не всякая победа приносит славу, обретали смысл, и он совершенно не нравился Верену.

Он повернулся и упёрся взглядом в Такко. Друг сидел у стены напротив, опустив голову, и задумчиво трогал натянутую тетиву. Это тоже было неправильно — что они не сидели рядом, что лучший и единственный друг явно хранил тайны. Внутри копилось глухое раздражение, которое только крепло оттого, что нельзя было выплеснуть его на врага.

Зато можно было прямо сейчас поговорить с Такко и вытрясти из него, что случилось в Эсхене и от чего он бежал на Север. В том, что его вела не одна дружба, Верен уже не сомневался. Он размашисто опёрся о стену, чтобы подняться, и неожиданно наткнулся на что-то мягкое, а следом вздрогнул, услышав испуганный женский вздох. Оказалось, Бригитта незаметно поднялась снизу и села совсем близко. Сейчас она стояла, прижимаясь к стене, и стягивала у горла ворот платья.

— Тьфу ты пропасть, — не сдержался Верен. — Я тебя не заметил. Подкралась, как мышь… Не ударил?

Бригитта замотала головой:

— Это я виновата. Прости. Я не хотела мешать.

— Да сиди, если хочешь. Кому мешать собралась? Только внизу-то потеплее будет.

— Там… шумно, — выговорила Бригитта.

Верен пожал плечами, усаживаясь назад. Прошло несколько ударов сердца, прежде чем он сообразил, что голос Бригитты чуть заметно дрожал и платье она по-прежнему сводила у горла. Верен оглядел её уже пристальнее и заметил растрепавшуюся причёску и порванный ворот.

— Кто тебя обидел?! — рявкнул он, поднимаясь. Лекарь, возившийся с ранеными, покосился с опаской и неодобрением, и даже Такко поднял голову. Бригитта шарахнулась к стене, в глазах плеснул страх.

— Никто, — залепетала она, — совсем никто, правда. Я просто… мне… Никто не обижал, правда! Не ходи, прошу, не ходи никуда!

Верен мысленно зарычал. Всё было неправильно, и глухое раздражение только усиливалось.

— А остальных что, не обижают? — выплюнул он.

Бригитта помогала головой:

— Они все были с бароном. Никто не посмеет их обнять, если сами не захотят.

— А ты нет?

Бригитта снова мотнула головой и опустила глаза.

— Я… ну…

— Сиди, — буркнул Верен, усаживаясь назад. — Никто тебя не тронет. Или на ужин будет суп из его яиц.

Бригитта прыснула и осторожно опустилась рядом.

— Не повезло баронессе иметь мужа, что не может удержаться в штанах, — бросил Верен. — Зачем женился?

— Баронессе не повезло иметь мужа, который не может иметь детей, — объяснила Бригитта. — Как иначе она бы узнала, кто виноват?

— Погоди, — Верен даже головой замотал, — хочешь сказать, она знала, что барон задирает юбки её служанкам? Что сама подкладывала их под него?..

Бригитта промолчала. Верен с злостью выдохнул сквозь зубы, откинул голову, больно стукнулся затылком о камень и выругался, уже не сдерживаясь. Как мог Ардерик доверять баронессе после всего этого?

— Оставайся здесь, — сказал он Бригитте. — Правильно сделала, что не пошла с бароном. После битвы укажешь, кто обидел тебя сегодня, и он пожалеет, что выжил.

Сперва Бригитта сидела с напряжённой спиной, обняв подтянутые к груди колени. Постепенно её голова поникла, дыхание стало ровным и глубоким, руки разжались. Бессонная ночь не прошла даром.

Верен не стал ждать, когда она завалится — осторожно притянул ближе, положил голову к себе на плечо и почти невесомо коснулся губами выбившейся пряди волос. Внутри против воли разгоралось неуместное желание. Он сердито отвернулся к стене. Всё, решительно всё было неправильным, а худшим было, что он оказался ничем не лучше того, кто звал Бригитту весело провести эти тревожные часы.

Звук натянутой тетивы был неразличим в общем шуме, но её дрожь ощущалась пальцами. Такко тихонько дёргал тугой шнур, а мысли неуклонно возвращались к часам в покоях баронессы и выбитому на них гербу с циркулем над зубчатым колесом. Такко раскладывал воспоминания, как заготовки перед работой. Успокаивал себя, что прошлое надёжно укрыто под крышкой усыпальницы, а проклятый герб разбит топором палача.