Анна Субботина - На пороге зимы

— Да тут до ночи не управиться, — угрюмо проговорил Такко, глядя, как в ворота въезжают ещё сани, нагруженные сундуками и ящиками.

Верен проводил взглядом уцелевших стражников и слуг, неторопливо и обстоятельно переносивших поклажу в замок, и сплюнул в снег. Раздражение, отступившее на время сражения, снова вернулось. Слишком много мыслей теснилось в голове, и к ним прибавилась новая — почему ни Ардерик, ни баронесса не радовались так вовремя подоспевшей помощи. А ещё колени позорно дрожали, в голове шумело от усталости, тело при каждом движении пронзала боль.

— Ладно, давай оставим мешки этим, — Верен кивнул на слуг. — Перетаскаем быстро сундуки и успеем поглядеть, кто приехал, раз тебе так хочется.

— Тебе-то, ясное дело, не хочется, — буркнул Такко. — Ты и так узнаешь первым. А может, уже знаешь…

Верен прикусил губу, чтобы не вспылить, и шагнул к саням. Взялся за сундук, дёрнул и с досадой оглянулся на Такко. Тот застыл на месте, уставившись на сундук.

— Ты знал, — прошептал он побелевшими губами. — Знал…

Верен вслед за Такко оглядел сундук. Ничего особенного, разве что сделан богато: из дубовых досок, окован серебром, на боку герб — циркуль над зубчатым колесом. Верен никогда не присматривался к гербам. Другое дело — приметить, как сделаны латы или каков меч, а на герб чего смотреть? Вот и эту шестерню он где-то видел, а где — кто его знает. Сундук как сундук.

— Да что я знал? — раздражённо переспросил Верен. Вместо ответа Такко повернулся и со всей силы ткнул его кулаком в грудь.

Досада, копившаяся в последние дни и гулявший по жилам азарт битвы выплеснулись мгновенно — Такко отлетел на пяток шагов, повалился в снег, но мигом вскочил и снова кинулся на Верена.

Их разняли уже у стены замка. Верен увидел злое лицо Ардерика, как Такко покатился от его оплеухи, а затем у него самого сверкнуло перед глазами от подзатыльника. Он склонил голову, ожидая второго, но Ардерик опустил занесённую руку.

— Развести по кладовым, пусть остынут, — бросил он собравшимся зевакам.

Такко исчез в проёме замка. Верен с кривой усмешкой наблюдал, как северяне топчутся, выбирая парней посильнее. Ардерик нетерпеливо выругался:

— Сам отведу! А вы мешки таскайте, воины, раздери вашу через дышло!

Верен думал, что Ардерик запрёт его в оружейной, раз повёл к южной стене, но они остановились, едва завернув за угол. Ардерик отпустил Верена, отёр лицо ладонью и прислонился к каменной кладке:

— Чего не поделили? Девку, что ли? Когда успели-то, а? Или мечами не намахались? Так я могу в лес отправить, камнеедов ловить!..

— Я сам виноват, — проговорил Верен. Ярость отступила, остался мучительный стыд. — Ничего мы не делили. Просто…

— Просто сцепились, как два кобеля, — закончил Ардерик. — Ну спасибо хоть не посреди битвы! О чём говорили-то?

— Ни о чём, — Верен никак не мог вспомнить, с чего же началась ссора. Они с Такко и раньше обменивались тумаками, но только когда совсем не хватало слов, и никогда не дрались всерьёз. Верен утёр кровь из рассеченной губы, и стыд ожёг его с новой силой. Ардерик выругался сквозь зубы и сделал знак идти за ним.

Проходя мимо обозов, Ардерик взял факел, чтобы осмотреть поклажу и вдруг его лицо исказила странная усмешка.

— Одна тьма знает, как в этом мире сходятся дороги, — пробормотал он. — А мальчишка-то не прост…

Верен пропустил последние слова мимо ушей — из замка выпорхнула Бригитта, едва удерживая факел и три длинных рога с вином. Похоже, достойных кубков в этой суматохе не нашли. Ардерик проводил её взглядом и встрепенулся:

— Ладно. Идём, поглядим, кто приехал.

— А в кладовую? — напомнил Верен.

— Обойдёшься. Ты уж остыл, больше в драку не полезешь.

— А Такко?

— А он пусть посидит. Потом спасибо скажет. Идём! Сожри меня крысы, если не будет занятно.

По двору волной прокатился гул голосов. Всадники въезжали в ворота. Верен с Ардериком не успели подойти, но им были хорошо видны заснеженные знамёна и пена на шеях лошадей. Со двора убрали тела, стрелы, изрубленные щиты, и теперь мало что напоминало о минувшем сражении. Только дымились развалины конюшни да кое-где сквозь снег проступали тёмные пятна.

Барон с баронессой встречали гостей, будто между ними не было никакой размолвки. Первый всадник спешился, не глядя, бросил поводья слугам. Порыв ветра взметнул его алый плащ. Элеонора приветливо улыбнулась и шагнула вперёд с фонарём в одной руке и полным рогом вина в другой.

В Империи не чтили старых богов и духов, но старались пореже покидать дом в Тёмное время между Днём Поминовения [15] День Поминовения — 1 ноября. В «Луке…» это день побега Такко из замка. и Зимним переломом [16] Зимний Перелом — зимнее солнцестояние, 21–23 декабря. . Мало ли что подстерегало в густой осенней тьме. Чтобы рассеять её и отпугнуть нечисть, бесчинствующую длинными осенними вечерами, зажигали у ворот факелы, резали светильники из твёрдой репы и яркой солнечной тыквы.

Стражники, которым выпало нести службу на столичной стене спустя неделю после Поминовения, протёрли глаза и недоверчиво переглянулись. Дороги, ведущие к столице, давно опустели. Торговцы, наёмники, почётные гости — все спешили оказаться под защитой городских стен за неделю до Поминовения или встретить этот день на постоялом дворе, но не в пути. Однако по тракту двигалась цепь огней. «Кого и какая нужда погнала в дорогу в Тёмные дни?» — читалось во взглядах солдат.

Бесшумно повернулись на смазанных петлях высокие ворота, и в город въехала процессия: всадник в алом плаще с полузабытым гербом, телега, на которой из-под груды соломы виднелся длинный деревянный ящик, и карета с гербом императорской канцелярии. Пламя в фонарях дёрнулось, будто сгибаясь в испуганном поклоне.

— От этих любая нечисть сама сбежит, — тихо переговаривались стражники, закрывая ворота и касаясь оберегов на шеях. Впрочем, все знали, что от всевидящего ока на канцлерской карете обереги не спасали. Процессия медленно проследовала по главной улице и скрылась за дворцовой оградой.

Молчаливый и мрачный День Поминовения миновал, и столицу охватила предпраздничная суета. Зимний Перелом отмечали с размахом: готовили к столу разные диковинки, шили наряды, украшали дома лентами и зелёными ветвями. Фонарщики зажигали масляные фонари, в их ярком свете по улицам сновали посыльные, разносчики, бродячие торговцы, а на площади подновляли помост для представлений и казней, обещая народу зрелища.

Та же предпраздничная суета царила в императорском дворце. В покои придворных доставляли образцы тканей и тесьмы, а в ловких руках модисток порхали угольки, набрасывая на бумаге лёгкое кружево воротников, застёжки дублетов, округлости юбок.