Анна Субботина - На пороге зимы

— В таком случае ступай куда хочешь! — Ардерик сгрёб и бросил на стол оружие Такко. Следом брякнул тощий кошель. — Твоё жалование за два месяца. И скажи спасибо Верену — по-хорошему следовало выдрать тебя за дерзость!

Верен смотрел, как Такко рывками застегивает пояс, закидывает за спину лук и колчан. Внутри всё рвалось, и он не выдержал: перехватил уже повернувшегося к двери друга за руку:

— Да куда он пойдёт?!

— Да куда хочет! Хоть в деревню ходить за козами и охотиться на куропаток, хоть в Лиам — ловить рыбу. А весной пусть катится в Империю снова охранять обозы. Война не время для капризов. — Ардерик хмуро посмотрел на Верена и снова обратился к Такко: — Назови мне хоть одну причину, по которой ты не можешь служить графу, и, так и быть, я постараюсь что-нибудь придумать.

Вместо ответа Такко зло глянул на него, выдернул руку, подхватил плащ и вышел, хлопнув дверью. Кошель остался на столе.

— Избалованный недоумок, — выплюнул Ардерик. — Мозгов с гулькин хер, зато гордости — с жеребячий!..

— Да какого ляда ты?.. — взорвался Верен. Ардерик стукнул о стол кулаком:

— Придержи язык! Или покатишься следом!

— Он сражался — за тебя! — кричал Верен. — А ты вот так… отдал… ты…

— Бросил невинное дитя в пасть страшному зверю, — ехидно закончил Ардерик. — Я сто раз говорил, что не люблю, когда мне лгут! И ещё меньше люблю, когда лгут друзьям. Почему он не сказал, чего боится? Почему не попросил защиты честь по чести? За своего человека я бы костьми лёг, и маркграф остался бы ни с чем. А вставать у знати поперёк дороги за просто так — нет уж, премного благодарен! Хватит мне одних Виллардов во врагах. Ищите дурака в другом месте. Мальчишка не просил помощи, так какого рожна я должен вмешиваться?

— Я его не брошу, — выговорил Верен сквозь зубы.

Перед глазами мелькали картинки: вместе добраться до Лиама, наняться в любой дом, куда возьмут, дотянуть до весны. А потом? Сердце сжалось. Вернуться охранять обозы после всего, что было?.. Бросить Ардерика?.. Преступить клятву верности? Он в отчаянии ударил по столу — ещё и ещё, пока натруженное мечом запястье не отозвалась острой болью.

Ужас в глазах Такко помнился слишком хорошо. И как он почти удирал из кладовой после разговора с маркграфом, тоже. О чём же они говорили? Каменные стены и дубовые двери не дали разобрать ни слова; Верен, укрывшись за поворотом коридора, слышал только голоса, а после не успел остановить друга, чтобы поговорить.

— Мы обошли половину Империи, не расставаясь ни на день, — проговорил он. — В какие только переделки не попадали! Случалось и хлеб в лавках таскать, и по подложным бумагам проходить, и с контрабандистами этот дурень поначалу спутался… О чём, тьма его раздери, мне нельзя знать? Что там за тайна?

— Всему своё время, — Ардерик подбросил на руке оставленный Такко кошель и кинул в поясную сумку. — Иные тайны не откроешь и близкому другу.

— Ты что-то знаешь?

— Нет, но предполагаю. Выше нос, Верен! Готов биться об заклад, что мальчишка ещё до обеда возьмётся за ум и поладит с графом.

Проклиная северную сырость, покрывшую пряжки упряжи рыжими пятнами, Такко даже вспомнил родной язык. Вернее, аранское ругательство само сорвалось с языка, а следом припомнились пара местных слов, удачно дополнивших привычную имперскую фразу. Такко на все лады ругал ржавчину, закисшие узлы, мороз, грозивший свалить на полпути непривычную к такой стуже лошадь, и свою несчастливую судьбу.

Оллард жив и оправдан, а значит, его история будет висеть над Такко вечно. Не имело значения, ищет ли его Канцелярия — Оллард найдёт везде. Раз уж отыскал здесь, на северном краю мира. Поистине, лучше всего было погибнуть при осаде — но ему не оставили и этой возможности. Такко обругал очередной безнадёжно затянувшийся узел. Выхода не было, и побег ничего не решал, только больше запутывал.

Исчерпав словарный запас на трёх языках, Такко решительно поднялся и закинул сбрую под навес. Надо было всё же найти, чем откупиться от маркграфа. Чем — Такко представлял смутно, но пора было поговорить открыто, встретив свой худший страх лицом к лицу.

Олларду предоставили небольшую башню, пристроенную к замку. Попасть в неё можно было как со второго яруса, так и с улицы. Внизу было шумно и душно — там разместили воинов, которых маркграф привёл из столицы. Такко ждал вопросов, но его пропустили, не задав ни одного. Лестница в маркграфские покои была узкой, но светлой. Такко прошёл короткий коридор, миновал проходную каморку без окна, дёрнул на себя тяжёлую дверь и замер на пороге, прижавшись спиной к резному полотну.

Комната была залита светом, и после полумрака коридоров не сразу удалось разглядеть Олларда, сидевшего за столом у самого большого окна. Когда глаза привыкли, стало видно, что перед маркграфом лежит разобранная музыкальная шкатулка. Такко сразу узнал вал со шпеньками и тонкие зубцы гребёнки.

— Как можно было погнуть их? — бормотал маркграф. — Что за варварство…

Такко достался лишь короткий взгляд, и Оллард снова вернулся к работе. Обрывки фраз, придуманных по дороге, вылетели из головы. Такко быстро оглядел комнату. Перегородка делила башню на две половины. Из окон, прорезанных в широком полукруге уличной стены, било солнце. У противоположной прямой стены за ширмой угадывалась постель. На длинном столе лежали ещё механизмы. Среди них Такко с удивлением увидел горсть арбалетных замков.

— Как будто в этом доме никто не умеет работать с металлом, если речь идёт о чём-то сложнее кастрюль и мотыг, — буркнул Оллард. — Танкварт, ты пришёл подпирать дверь? Она не упадёт, не переживай.

— Я… — выдавил Такко и замолчал.

— Пока вспоминаешь, зачем пришёл, глянь арбалетные замки. Мне сейчас не до них. Сотник сказал, ты чинил арбалеты.

Торчать на пороге и правда было глупо. Сердце оглушительно стучало, когда Такко решился сделать шаг вперёд. Он взял замки, и на пальцах остались ржавчина и влага.

— Как будто они лежали в снегу всё это время, — сказал он, размазывая налёт.

— Так и было. Мы нашли их близ ваших укреплений. Может, выпали у кого-то, когда вы отступали…

Короткое «вы» неожиданно согрело Такко сердце. Это была и его история — надежды, отчаянной битвы и позорного отступления. Он искоса глянул на Олларда. Маркграф изменился за эти три месяца: резче обозначились складки у губ, в волосах блестела седина. Но руки двигались с прежней ловкостью, выпрямляя тонкие зубцы с удивительной осторожностью. В камине трещали поленья, часы негромко тикали, и у Такко заныло сердце от того, как он скучал по этой точной и размеренной работе. И совсем в глубине шевельнулось узнавание: залитая солнцем комната неуловимо напоминала отцовскую ювелирную мастерскую. Только здесь никто не принуждал к делу, не кричал, не раздавал подзатыльники.