Повелитель Красная Дама - 232 [СИ]

— Хорошо! — заговорил он, — Хорошо! Смотрите в дуло, оттуда вылетит птичка. Вы сумасшедший, но и я тоже. Вы верите, что можете победить, но чего вы хотите? Торжества старой династии? Что она обещала вам за поддержку — деньги, титулы, звания? Что бы то ни было — хорошо! Освободительная армия даст вам вдесятеро больше. Вы ведь разумный человек, правда? Послушайте ее программу, взгляните, какие перемены она готовит Гурабу! Разве можно не верить в грядущее благоденствие?

С этими словами он достал из другого кармана помятую книжицу в синей обложке. Это была брошюра Освободительной армии, выпущенная четырьмя миллионами экземпляров и предназначенная для распространения по территории старого Гураба. Сказать по правде, Конкидо не верил в ней ни единому слову, и все же, не в силах бороться с подлинным Глефодом, вцепился в пропаганду, как утопающий — в терновый куст.

— Пункт первый, — провозгласил Конкидо, обводя взглядом Глефода и подчиненных. — Свободные выборы, абсолютно прозрачная демократия. Ну, разве не прекрасно? Пункт второй: увеличение расходов на социальную сферу. Пункт третий: снижение налогов. Пункт четвертый: поддержка малого и среднего бизнеса. Пункт пятый: развитие легкой промышленности. Пункт шестой: социальные гарантии инвалидам и пенсионерам. Пункт седьмой: обязательное медицинское страхование. Пункт восьмой: шестичасовой рабочий день. Пункт девятый: бесплатное предоставление жилья. Пункт десятый: льготы для военнослужащих и работников полиции. Вот так-то, Глефод, — может гурабская династия дать тебе все это?

Закончив свою речь, полковник застыл весь красный, с полуоткрытым ртом.

— Не может, — спокойно ответил Глефод. — Только ведь мне ничего из этого и не надо.

— А чего? — тихо спросил Конкидо. — Чего тебе надо, Глефод? Почему ты вообще решился на такую глупость? Что тебе сделала Освободительная армия, что ты идешь против нее?

— Дело не в Освободительной армии.

— А в чем?

— В моем отце.

— Я не понимаю.

— Я тоже, Конкидо, я тоже, — Глефод вздохнул. — Но все обстоит именно так. Я просто хочу, чтобы отец любил меня, — и потому остаюсь верным династии, как он учил.

— Верным принципам предателя?

— Да, — сказал Глефод. — Но вся суть в словах, дела его не важны.

— Оч-чень хорошо, — пробормотал Конкидо. — Просто замечательно! Значит, тебе наплевать на все новое, что несет Освободительная армия, начихать на справедливость и истину? Значит, ты хочешь умереть, Глефод? Значит, ты этого хочешь?

— Можно сказать и так, — сказал капитан. — Со всей справедливостью и истиной — может ли Освободительная армия сделать так, чтобы отец полюбил меня?

— Может, — ответил уверенно Конкидо. — Если ты будешь благоразумен, Джамед Освободитель прикажет маршалу любить тебя, и маршал исполнит приказание. Все что угодно, Глефод — только брось свои глупости!

— Прикажет любить, — повторил капитан задумчиво. — Но разве такое возможно?

И тут полковник почувствовал себя очень усталым — настолько, чтобы раскрыть все карты и сломить собеседника не доводами, а самим порядком вещей.

— Что ж, Глефод, — сказал он. — Я пытался отговорить тебя, видит бог. Я даже был готов на убийство, но ты выбрал участь страшнее. Ты говорил об отце, ты хочешь быть верным, чтобы он тобой гордился. Я прав? А может быть, спросим его, что он об этом думает? Да-да, без всяких шуток! — с этими словами он достал из кармана кителя маленький черный телефон. — Видишь трубку? Это прямая связь с лидерами Освободительной армии. Они ведь уже совсем близко, слышимость должна быть хорошая… Знаешь, откуда у меня такой телефон, а, Глефод? Потому что я тоже предатель, кретин ты несчастный! И знаешь, почему я предал эту вонючую династию? Да потому, что она гроша ломаного не стоит, и это знают все! И твой отец знает, он сам тебе скажет, если мы ему позвоним. Давай, давай, не бойся! Увидишь, какой он веселый оттого, что всех предал! А что, Глефод, — заговорил Конкидо приглушенно, — с чего бы ему быть грустным? Он хорошо устроился, перебежал к победителям, не то что я, с которым еще будут думать — казнить или помиловать. И карьеру он себе сделал, и репутацию. И вот скажи, дорогой мой — как же так получается, что ты, человек, у которого все плохо, мучаешься из-за человека, у которого все так хорошо? Или ты думаешь что он похвалит тебя за самоотверженность? Да чихать ему на нее с высокой башни! Что ты молчишь? Отвечай!

Полковник ожидал возражений, спора, ответных доводов — но только не того, что последовало в действительности.

— Скажите, Конкидо, — тихо спросил Глефод, когда полковник умолк, — там, в Освободительной армии, мой отец — счастлив?

— Что? — переспросил Конкидо. — Ха, еще бы нет! Он разве что не прыгает от счастья, так славно вписался в новый мир!

— Что ж, — сказал капитан. — Если это так, то и я тоже должен быть счастлив. Ведь иначе, все, что я думаю и чувствую к нему, будет ложным.

С этими словами он посмотрел Конкидо прямо в глаза, и в этот миг взгляд внешнего Глефода слился со взглядом настоящего, так, что на полковника взглянуло цельное и непоколебимое существо. Конкидо принял этот взор, и поражение его стало бесповоротным.

— Хватит, — он обмяк и привалился к стене. — Хватит, хватит, хватит. Не хватало еще мне рехнуться вместе с этим буйнопомешанным. Я просто пытался защитить свою репутацию и твою жизнь, Глефод — да только ты уже мертв, и ничего с тобой не сделаешь. Иди, угробь своих дураков, и пусть меня расстреляют, за то, что вас не удержал. Ты наплевал на мои файлы, Глефод, на мои прекрасные секретные файлы. Ты наплевал на тайную службу, а с ней и на весь Гураб. Иди к черту, Штрипке, — бросил он мастеру-допросчику, наблюдавшему за разговором. — Проваливайте, младший и старший Кнарк. Катись, Претцель, с тобой всегда все было ясно. Я тоже ухожу, мне здесь делать нечего. Ты безумен, капитан, твое счастье, что мир тоже спятил. Но это не продлится долго. Никто не станет смотреть тебе в глаза, тебя убьют, и все, не нужно быть провидцем.

Сказав так, полковник сделал знак своим, и в полном молчании «сбор восемь» покинул дом Глефода.

Закрыв за полковником дверь, капитан некоторое время стоял молча, затем помотал головой, словно бы стряхивая наваждение. Только что он был спокойным и стойким, теперь же опираться на любовь к отцу не было смысла, и Глефод расслабился, а расслабившись — обратился в обычного себя, рассеянного и нелепого человека. Сражаясь с Миррой, люди Конкидо оставили после себя беспорядок, и вот капитан отпер жену и принялся возвращать вещи на место.

— Ох, — только и сказал он, управившись с погромом. — Как хорошо, что все закончилось! Никогда не любил Конкидо, говорят, для него нет ничего проще заставить человека признаться в преступлении, которого он не совершал. И этого человека приняла Освободительная армия… Ладно, это их дело — кого брать, а кого нет. Мирра, я ухожу, где моя винтовка?