Повелитель Красная Дама - 232 [СИ]

Экзамены проходили, как в школе: офицеров загоняли в учебную комнату, рассаживали по партам, а лейтенант за отдельным столом вызывал их к себе по одному и задавал вопросы. В одну из таких проверок Глефоду выпало перечислить монархов Гураба по именам, начиная с первого и заканчивая последним. Это было вовсе не трудно, учитывая, что всех их звали Гураб — однако под пристальным взором Конкидо задача неожиданно усложнилась. Во всяком вопросе теперь скрывался подвох, и уже нельзя было со всей уверенностью сказать, что за Гурабом Первым идет Гураб Второй, а за Гурабом Одиннадцатым — Гураб Двенадцатый. Безусловно, Глефод знал историю и умел досчитать до дюжины, однако резонов тайной службы не понимал и боялся, что насчет порядка Гурабов соображения у нее могут быть свои.

В тот день капитан запнулся на Гурабе Седьмом и умолк, словно набрав в рот воды. Сперва Конкидо кричал на него, затем говорил ласково и наконец, убедившись, что дальше Седьмого Глефод не двинется, вызвал его отца. Чтобы прийти к нерадивому сыну, маршалу Аргосту Глефоду пришлось бросить роскошный парад, потому на экзамен он явился раздраженным, если не сказать злым. Внимательно выслушав Конкидо, маршал в очередной раз прилюдно отрекся от сына, однако настоял, чтобы экзамен по лояльности ему зачли. Таким образом Глефод получил минимальный проходной балл и с тех пор возненавидел свой полк еще больше, а отца полюбил еще сильнее.

По результатам проверки рейтинг лояльности Глефода оказался самым низким в Двенадцатом пехотном полку. Все те, чью верность династии Конкидо оценил выше, впоследствии предали старый Гураб и перешли на сторону Освободительной армии.

С того памятного экзамена прошло десять лет. За это время Конкидо добился многого, Глефод не добился ничего, и все же оба ко второй своей встрече подошли иными, нежели раньше. За десять лет лейтенант стал полковником, возглавил тайную службу, различными способами выбил правду из пяти тысяч человек и научился получать от работы удовольствие. Сильный, властный, уверенный в себе, он заматерел и оделся толстой бронею. Секретные файлы тайной службы даровали ему спокойствие и неуязвимость.

За тот же срок Глефод, напротив, будто бы истончился, сделался хрупче, чем был. От безответной любви все жалкое, беспомощное и беззащитное в нем высветилось внутренним светом и поднялось к поверхности, как рыба, почуявшая свой смертный час. Он выглядел человеком, сломать которого проще простого — и вот, завидев его, полковник Конкидо поднялся с дивана, подошел, сгреб капитана за лацканы и тряхнул, словно куклу.

— Я из тебя выбью этот вздор… — начал было полковник, однако стоило ему взглянуть в глаза Глефода, и закончить фразу он уже не сумел.

Без всякого сомнения, перед ним стоял Аарван Глефод, человек целиком и полностью состоящий из фактов, зафиксированных тайной службой. Факты эти всесторонне описывали капитана как человека трусливого, малодушного, посредственного и в целом ничем не примечательного. Такое существо Конкидо рассматривал как скопище болевых точек, любая из которых гарантировала покорность и страх. Стоило лишь надавить, и задуманное исполнится, однако надавить полковник не мог, ибо нечто в Глефоде отрицало и смерть, и боль. Помимо телесного капитана, который под взглядом Конкидо потел и шел красными пятнами, существовал и другой Глефод, настоящий, и именно он смотрел на полковника из глаз врага. Этот Глефод состоял из отчаяния и смелости, из мужества и любви. Секретные файлы Конкидо не учитывали его и не могли объяснить. Он не молил о пощаде и не сыпал дерзостями, он не храбрился и не бравировал презрением к неизбежному. Этот Глефод только смотрел полковнику в глаза и улыбался. Улыбка была спокойная и мягкая, без всякой издевки, но с осознанием собственного достоинства. Неуловимая, она в то же время оставалась отчетлива и ясна.

И тут впервые в жизни Конкидо почувствовал себя беспомощным. С какой-то пугающей очевидностью он осознал вдруг, что ничего не может сделать Аарвану Глефоду. Ему под силу было сломать его тело, исторгнуть из груди стон боли, заставить язык произнести любые слова, однако Конкидо понимал, что это ничего не даст, и настоящий Глефод, которого он желал сокрушить, все равно ускользнет сквозь пальцы, растает, словно дым. То, что скрывалось в капитане, превышало и понимание полковника, и все его секретные файлы. Существовало нечто непобедимое, над чем он, всесильный, не имел никакой власти.

И все же полковник был не так прост, чтобы признать свое поражение. Ему казалось позорным отступить после единственного взгляда в глаза. Кто видел смятение его духа? Кто, кроме него, мог разглядеть в Глефоде нечто, перед чем ему пришлось склониться? Никто — а значит незачем объявлять об этом во всеуслышание. В конце концов, внешне Глефод — все тот же нелепый человечишка, все тот же неудачник, которого всю жизнь покрывал отец. Могущество тайной полиции посрамлено, но лишь подспудно, в глубине души — и остается масса способов обстряпать все прилично, без потерь для репутации.

Конкидо прибег к ним, хотя мысли его уже начали путаться.

— Глефод, — отпустил он капитана и пригладил измятые лацканы на его кителе. — Глефод, я прошу прощения. Я погорячился. Давайте обсудим все, как взрослые люди. Есть кое-что пострашнее хватания за одежду. Я ведь могу покалечить вас, капитан…

— Калечьте, — спокойно сказал Глефод, и тон его странно контрастировал с беспомощностью.

— …или убить…

— Убейте.

— …но я еще не решил, хочу ли терять такого хорошего и верного офицера, — закончил полковник.

— Я не хороший и не верный, — сказал Глефод. — Я просто делаю то, чему меня учил отец.

— Отец, — повторил Конкидо. — Ах, этот отец! Скажите, Глефод, а маршал учил вас справляться с этим?

Сказав так, он отступил на шаг и достал из кармана револьвер из вороненой стали — аргумент убийственный, но верный.

— Сесть! — скомандовал он, и Глефод сел на диван. — Встать! — и Глефод поднялся. — Сесть-встать, сесть-встать! Вы сумасшедший, Глефод? Вы боитесь смерти?

Глефод молчал.

— Конечно, боитесь, — продолжил полковник, — хотя вы и полный дурак. Сколько будет восемьсот тысяч разделить на двести тридцать два? Вы считаете, что арифметика здесь недействительна? О да, у вас есть храбрость, есть честь и мужество, это прекрасные вещи! И вы ужасно хотите быть верным, вы романтик, герой, венец творения?! Вы ничтожество, капитан, я убью вас. Закройте глаза! Откройте! Не надо на меня так смотреть!

Но настоящий Глефод продолжал глядеть на него из глаз капитана, и тут полковник окончательно утратил равновесие. Ему не помогли секретные файлы, угрозы, не вывела из тупика лесть. Оставалось лишь нажать на курок, однако даже это работало против полковника. Он страстно желал убить Глефода, но подлинный капитан был неуязвим, и эта неуязвимость, невозможность испачкать, подчинить себе — сводила с ума. Вот почему после минутной борьбы Конкидо навел на Глефода револьвер, взвел предохранитель, однако вместо того, чтобы выстрелить, вновь принялся убеждать, горячо, искренне и отчаянно, словно бы желая так или иначе навязать свою власть, заставить принять свою веру.