Повелитель Красная Дама - 232 [СИ]

Так родилась Когорта Энтузиастов, и так Глефод отправился домой, где его уже ждал сюрприз не из приятных.

Впрочем, зная дальнейшую судьбу капитана, леди Томлейя понимает, что на свете случаются вещи и похуже. Куда неприятнее, чем всякий неприятный сюрприз, — изжариться в адском пламени так, чтобы от тебя осталась одна лишь рука.

И все же не будь руки — не было бы и этой истории.

В отличие от Глефода, Конкидо, полковник тайной службы, был человеком дела, и его приказ «Сбор восемь, следовать за мной» имел вполне конкретное значение, не отягощенное излишними абстракциями. «Сбор восемь» был командой, состоящей из Штрипке, мастера-допросчика, двух узколобых громил братьев Кнарк, а также Претцеля, тощего и зловонного протоколиста.

«Следовать за мной» означало, что едва полковник выйдет из дома, как эти четверо обязаны возникнуть из ниоткуда и присоединиться к нему поодиночке, один за другим, по мере того как он будет приближаться к цели. Конкидо знал, что маршрут не имеет значения и подчиненные выследят его везде, поэтому никогда не утруждался указанием конечного пункта, которым в данном случае был дом злополучного капитана. Шествуя по улицам столицы и брезгливо обходя очереди за пайкой, он так ни разу и не обернулся, целиком и полностью уверенный, что отряд следует за ним.

Так и было: остановившись у двери Глефода, Конкидо указал на звонок, и астеничная рука Штрипке протянулась из-за его плеча. Палец мастера-допросчика вдавил черную кнопку. Раздался воинский марш, низкий, чуть хрипловатый женский голос ответил из-за двери: «Кто там?»

— Ломаем? — дежурно предложил Кнарк-старший, человек до того гнусавый, что и все происходящее у него в голове Конкидо про себя считал отдающим в нос. — Дверь хлипкая, раз — и готово.

— Кнарк, — сказал Конкидо. — Ты вечно предлагаешь все ломать, а ведь сломать вещь — значит сделать ее явной, не так ли? Это значит сказать: да, эта вещь существует, поэтому она может быть сломана. Но мы — тайная служба, Кнарк, и вещи, с которыми мы имеем дело, должны оставаться тайными. Нет, друг мой, оставь эту дверь в покое. Мы войдем чинно и все, что потребуется, сделаем под покровом мрака. Откройте нам, любезная! — обратился он к женщине за дверью. — Мы от капитана Глефода, мы — его лучшие и преданнейшие друзья!

— А я его жена, — ответили полковнику из-за двери. — И я знаю, что все лучшие и преданнейшие друзья моего мужа сейчас вместе с ним. Им просто некуда деваться, знаете ли. У Освободительной армии нет для них ни подарков, ни сладостей.

— О! — сказал Конкидо. — Да вы неплохо осведомлены! А что, если я скажу, что мы не только лучшие и преданнейшие, но еще и самые благоразумные его друзья? Такие, которые желали бы спасти славного капитана от ужасной глупости, предостеречь, подхватить на краю пропасти? Почему бы не открыть дверь ради такого случая? Ведь если вы его жена, то уж в этом наши интересы сходятся!

— Хорошо, — помедлив, ответила Мирра Глефод. — Если вы желаете помочь, быть посему. Я поверю вам. Сейчас, я открою дверь. Входите.

— Конечно, — сказал Конкидо мягко. — Конечно, конечно же…

Щелкнул замок, дверь отворилась, и взорам полковника и его команды предстала худощавая женщина лет тридцати, одетая в мятую белую футболку и черные лосины с прорехой на колене. Ее нельзя было назвать красивой, разве что слегка миловидной, и требовался ценитель лучший, чем полковник Конкидо, чтобы по достоинству оценить ее внимательные карие глаза, которые прятали больше, чем говорили. Подстриженная коротко, под мальчика, Мирра Глефод словно бы не стремилась выглядеть женственно, однако в самой ее повадке, в мягких движениях, в расслабленной и спокойной позе скрывалось нечто истинно женское, такое, что наряду с терпением и нежностью способно на несгибаемую твердость, на яростный тигриный оскал.

Полковник Конкидо не видел этого. Рыцарь тайной службы, подвизающийся в казематах и пыточных, он давно уже оценивал в людях лишь верность или неверность, не вдаваясь в подробности и не интересуясь мелочами. Себя полковник считал верным — с небольшой оговоркой, что преданность его относится скорее к земле и народу Гураба, нежели к правящей династии. Мирра же Глефод в этой бинарной классификации оказывалась, разумеется, неверной, ибо неверным для полковника был ее муж капитан. Собственно, Конкидо видел Мирру даже не человеком, а неким полуразумным приложением к своей сегодняшней жертве, каким-то еще одним предметом мебели, вроде стола или стула. Вот почему взгляд его, не останавливаясь на женщине, двинулся дальше, охватывая прихожую и намечая путь вглубь, в самые недра квартиры.

— Интересно, — сказал он, переступив порог и для порядка вытерев ноги о коврик. — Вот, значит, как живет капитан Глефод. Скромно, ничего не скажешь. Почти что бедно, хоть дом и большой.

— Мои родители предлагали ему содержание, — вздохнула Мирра, — но он отказался. Иногда Глефод ужасно упрямый. Есть три вещи, к которым я никогда не могла его принудить: брать деньги, если дают, есть брокколи и забыть всю ту чушь, которой пичкал его отец.

— Да-да-да! — отмахнулся Конкидо. — Все это просто замечательно, но… Вы, кажется, упомянули своих родителей? Штрипке, хватит жевать язык, что у нас вообще есть по этому объекту?

С этими словами полковник ткнул пальцем в Мирру, и в тот же миг вся его братия ввалилась в квартиру, и старший из братьев Кнарк запер за собой дверь.

— Объект? — удивилась Мирра. — Я?

— Ну не я же, — ответил Конкидо. — Штрипке, черт бы тебя побрал, почему ты молчишь?!

— Сейчас, сейчас, господин полковник… — забормотал мастер-допросчик, становясь из белого лиловым и наоборот. — Та-ак… Мирра Глефод, в девичестве — Ардабашьян, тридцать один год, рост — метр шестьдесят восемь, вес — шестьдесят четыре килограмма, темперамент — флегматик, девственность потеряла в шестнадцать, одна неудачная помолвка до замужества, один аборт на третьем месяце беременности — побоялась дурной наследственности, венерическими заболеваниями не болела, в детстве пережила коклюш и скарлатину, окончила гурабскую академию сельского хозяйства, специальность — философия дикой природы, оценки, оценки… Так себе, зеленый диплом.

— Родители?

— Отец — Авенда Ардабашьян, «Ардабашьян и сыновья», оптовая торговля витаминизированными удобрениями, цветами и компостом. Мать…

— Что такое компост, Штрипке? — прервал подчиненного Конкидо.

— Я… Я не знаю, господин полковник! — сказал мастер-допросчик, с которого вовсю лил пот.

— Не знаешь, — Конкидо покачал головой. — А кто знает? Претцель?

— Никак нет, — потупился протоколист.